— Извините. Честное слово, мне неловко! — Это была одна из девочек кавказца, кажется, Вика. — Простите меня, пожалуйста, а?

— Твой?

— Нет, право, честное слово, мой!

— Это был ее труп! — подтвердил кавказец, он стоял, прислоняясь спиной к двери. — Можно не сомневаться! Если бы это была другая женщина, я бы тебя не стал за горло душить!

Наконец нащупав лежащую на подстилке твердую ладонь Маруси, поэт сдавил ее и сразу сел на своем месте, спустил ноги на пол. Маруся поморщилась и ответила таким же сильным пожатием.

— Значит, ты не была мертвой? — обращаясь к девушке в пестром халатике, спросил Олесь, он чувствовал неловкость.

— Не была! — всхлипнула та.

— Совсем дурак ты! — сказал кавказец, и в его голосе легко можно было опознать неприятный голос, раздававшийся из-за закрытой двери душевой. — Совсем ничего не понимаешь, да?

— Трахались люди! — сказала Маруся. — Илико вышел на одну минуточку, он забыл в каюте одну необходимую вещь, а дверь оставил открытой. Ну задержался немножко, хотел сделать сюрприз даме…

— Какой сюрприз?

— Он хотел сначала эту вещь надеть, а потом уже появиться во всем блеске и всеоружии. Но, видишь, не успел, ты вошел и заперся.

— Так что ж он не сказал-то!

— Неудобно… — прогнусавил кавказец, лицо его налилось краской, он отвернулся и, распахнув один из чемоданов, стал рыться в вещах. — Что сказать?.. Кому сказать?.. Глупость!.. Спасибо, не убил тебя, дурака!..

— Ну вот видишь, нужно сказать спасибо! — Маруся дернула Олеся за руку, заставляя подняться на ноги. — Даже без нашатыря обошлось.

— А ты чего не сказала? — упираясь и не давая себя сразу вытащить из каюты, спросил Олесь у девицы. — Ты бы могла сказать. Зачем ты целлофаном накрылась, он же прозрачный. В конце концов, можно было завизжать, по морде меня отхлестать. Дура, что ли, совсем?

— А я и завизжала! — сказала Вика. — Ты не слышал, что ли?

Только оказавшись в своей каюте, Олесь сообразил, что одет.

Одежда, правда, была сыровата, но зато вся на теле.

— Ты меня одела? — спросил он. Маруся кивнула. — А где эта, Тамара Васильевна? В санчасть унесли? — Маруся опять кивнула, не поворачиваясь, она вставила в замочную скважину ключ и, не глядя, повернула его, она смотрела на поэта уже другими глазами.

— Нужно было ему сказать, что там, где они трахались, труп лежал, — сказал Олесь, послушно расстегивая рубашку. — Ему бы, наверное, понравилось. — Он снял рубашку, Маруся вынула ключ, положила его на стол и тоже стала раздеваться. Делала она это быстро и как-то сосредоточенно. — Совсем запугали меня, — продолжал Олесь. — Везде трупы мерещатся! Рубашка мокрая, брюки мокрые, даже трусы мокрые. Самому противно.

Наверное, у нее было ощущение, что с той стороны иллюминатора может кто-нибудь заглянуть, Маруся тщательно соединила шторы так, чтобы не осталось даже щелочки, и темная ночная волна присутствовала теперь лишь в виде плюхающего движения, неостановимого ритмичного звука.

— А ты что вернулась? — спросил Олесь, поудобнее устраиваясь на полке и принимая на ладони предлагаемый вес. — Ты же в бар пошла. Выпить хотела?

— Ты думаешь, я сама вернулась. Ты знаешь, сколько ты без сознания лежал?.. — Казалось, шум дизелей под полом усилился, стал ритмичнее, мягче, он уже сам по себе без усилия накладывался на плеск волны, составляя некий сюрреалистический звуковой дуэт. — Они испугались, идиоты, думали, грохнули тебя. Девица вторая за мной в бар бегала. Как же, грохнешь тебя!.. Думали, просто… Тебя так просто не грохнешь… Это непросто… Не грохнешь…

Волосы Маруси растрепались по его телу и ездили теплыми шелковыми прядями, они то закрывали ее лицо, то расступались, и можно было заметить искривленные темные губы и сильно зажмуренные глаза.

— И зачем они в душ пошли?.. Зачем в душе?.. Когда у них отдельная каюта… Отдельная каюта в полном распоряжении… На троих…

— Эй, откройте! — Наконец дошло до сознания, что давно уже сильно стучат в дверь и кричат. — Очень вас прошу, откройте мне. Срочное дело.

— Ну что еще? — Олесь даже не пытался скрыть раздражения.

— Понимаете! — В отличие от предыдущих случаев Илико стоял в коридоре и даже не пытался войти. — Понимаете? Меня обокрали. У меня украли деньги. Семь тысяч.

— Больше нету? — полюбопытствовал Олесь, испытав некоторое злорадство.

— Больше нету.

— Врет он, есть! — сказала девица, стоящая за его спиной.

— Но семь тысяч все равно много.

Кавказец повернулся, ему что-то пришло в голову, и, повышая голос, стал наступать на свою девицу, оттесняя ее в глубину коридора.