Земля действительно в самом прямом смысле обетованная: солнце, яркая, сочная зелень, цветы. Бесчисленны дары ее - радуется сердце, глаза (кстати, Лев - это на иврите сердце, наша учительница говорит, что я - сердце ульпана, а чтобы здесь стать зверем, надо изменить имя на Арье). Я более всего поглощаю груши - они такие, какие и должны произрастать в Эдеме - божественные, а стоят 2 лиры кг, а сливы и прочие всякие персики стоят вдвое дешевле...

...Народ в ульпане разный, как везде. Алия (эмиграция), судя по всему, мельчает. Прибывает все менее интересный, значительный народ; кстати, русских почти нет, едут американцы, ЮАРовцы, латино-американцы и пр. Англоязычных народов уже в несколько раз больше. Они держатся вместе, дружно - это молодые семейные люди с множеством детей, как правило, религиозные, но здесь они на особом положении, сохраняя свое старое гражданство и одновременно получая все права олим (иммигрантов).

Из нашей старой группы уехала (вернулась) семья в ЮАР - очень милые люди, им здесь не понравилось.

Местный народ, сабры - очень высокий, поджарый народ, красивый, жесткий.

Необычайно стройные девушки и юноши, одежка - в обтяжку, что видны все швы;

толстых, рыхлых не видно, если есть, то все - наши.

С нашим будущим пока нет ясности. Жить практически в нашем доме можно неограниченное время, благо ехать в центр Иерусалима ближе, чем из другого нового городского района, а условия просто сказочные.

...Скоро мне заканчивать дежурство, но это не значит, что в шесть часов смогу поехать домой - шабат, общественного транспорта нет. К тому же сегодня пойду пешком в новый район - он не очень далеко, повидаюсь с очень хорошим художником из Москвы Юрой Красным, а если не застану - буду тремповать, т.к. автобус будет только в девять вечера.

июль 1975

Иерусалим

Прости меня, родной, что за три месяца не нашел времени написать тебе, - я здесь не турист, засесть за письмо не представлялось возможным. Сейчас в аристократическом районе Иерусалима нашлось место шомера (сторожа), позаботились американские миллионеры: построили домик на кооперативных началах, себе - по этажу, мне - шомерку. Получил я время и деньги одним махом. Ничто на свете не располагает к размышлениям и литературному занятию, как шомерство: письменный стол, бумага и карандаш, да связка ключей, сиди да вкалывай.

Словом, я весел, здоров, тебе буду регулярно писать, как и обещал.

Эпизоды жизни давней и близкой, связанные меж собой и самостоятельные, необыкновенные и заурядные, без страха, с превеликим удовольствием автором описанные в святом городе Иерусалиме, где милостивая судьба предоставила хлеб, кров и в довершение всего -

С В О Б О Д У

Точное число, когда начали завязываться события, назвать можно было бы, но не имеет смысла, дело это хлопотливое. Автору надо начинать чуть ли не архивные розыски в бумагах четверть вековой давности, сверяться с календарем, подгонять под него события и так далее. К чему щепетильность в области, которая тем и хороша, что позволяет отвлечься на досуге. Пусть литература остается литературой, пусть развлекает и, если может - утешает. Когда же она берется за точные философские, исторические и социологические исследования, то, как бы хитроумно не строилась фабула, не всегда хватает терпения проследить за ней, запутавшись в сплетениях наблюдений и силлогизмов, как в колючей проволоке.

Сравнение это пришло не случайно, встречаю ее на каждом шагу, она самым буквальным образом окаймляет лужайку около моего дома, окутывает поселок, в котором стоит мой дом, нависает с обеих сторон над дорогой, которая идет сюда, рядами тянется вокруг садов и селений. Она окутала страну, словно кокон: проржавевшая, как память о четырех здесь прошедших войнах, и новехонькая, натянутая на бетонные столбы. Она неотделима от пейзажа страны, она - неотделимая часть ее, - словно тернии, как символ страдания, продолжает ранить эту святую и столь же грешную землю. Тернии Израиля - они зримые.

Судьба иронична. Всю жизнь боялся попасть за колючую проволоку, потерять свободу, но сейчас я действительно за ней - и на свободе. Странно... но это так, и я могу спокойно возвращаться к повествованию.

...Дорогой мой, я тот самый блудный сын, что познал радость возвращения. Под солнцем Израиля все - чудо: вселенский амфитеатр Иудейских гор обращен к арене, что помнит и знает нечто такое, без чего ни ты, ни я не были бы людьми. Я радуюсь каждому шагу по земле, которая и прах, и вечность. У нее, этой тверди, - прекрасный "иконописный" цвет - смесь старого серебра и золота. Широким жестом Господь, словно сеятель по весне, рассыпал эту драгоценную смесь ярусами Иудейских гор, чтобы люди высекли карнизы для хлеба и жилищ, поставили Храм и вокруг Святой город.

Здесь много говорят и пишут о том, что есть день сегодняшний: второй ли начался акт великой Драмы после двухтысячелетнего антракта, или новый сюжет в жанре оптимистической трагедии. На каждое новое впечатление накладываются ряды ассоциаций; и потому это письмо - не столько из настоящего, сколько из прошлого.

... Выставок в Иерусалиме и стране множество, был я только на двух, были заказаны статьи. Выставка "ОЛИМ-1" была серьезной, честной, а поскольку участники в большинстве - молодые авторы, весьма многообещающей. Разумеется, каждый принес свою школу, самого себя из того мира, в котором вырос и учился. Я сказал - честная, потому что не было спекуляций свободой, каждый стремился идти от себя и своих средств. Я написал и напечатал статью. О второй же выставке, персональной, от публикации воздержался, суди сам - правильно ли я поступил.

Я был весьма легкомыслен, полагая, что методом "соца" пользуются только хладнокровные прощелыги да слабые люди, обстоятельствами вынужденные. Измени условия, как художник откинет путы лицемерия и вновь обретет самого себя. Черта с два! Как в той притче о собаке, прикованной к проволоке, и в конце жизни отпущенной на волю. Так и художник, как я здесь понял, однажды ставший на колени, уже не поднимется.

Речь идет о художнике, показавшем свою персональную выставку. В ряду златокудрых красавиц в томных позах, старцев, молитвенно вскинувших руки, "тематических" картин с еврейскими сюжетами: трагическими и бытовыми, типично кавказских этюдов с ландшафтами Израиля и "психологическими" прописями в традициях псевдонародной мудрости, я вдруг - словно головой об стену.