Пахол молчал. Он не знал, как теперь возразить. Палийчук с любопытством глядел на него. Этот спор увлекал его. Он уже не был таким флегматичным, глаза его живо перебегали с Пахола на Стахурского и обратно.

Пахол пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он, в интонации его звучало: «Ладно, договорились!» — Передавайте меня Чехословакии.

— Ну-ну? — заинтересовался Палийчук. — И что же ты тогда будешь делать?

— Не знаю, — неуверенно сказал Пахол, — но что-нибудь такое, чтобы в Чехословакию не пришла… демократия из английской и американской зоны.

Палийчук тихо засмеялся.

— Валяй, землячок! — сказал он. — Ты не бойся, товарищ майор шутят, и тебя не отдадут. Ты еще не знаешь нашего майора.

— Палийчук! — строго оборвал его Стахурский. Он смотрел на часы: уже десять минут назад Вервейко должен был выйти на гребень возвышенности.

— Виноват! — спохватился Палийчук.

— Я знаю, — серьезно сказал Пахол, — я был с товарищем комиссаром в бою.

— Да, — строго сказал Стахурский, — мы были в бою. И вы вели себя героически, когда сожгли гитлеровскую бензобазу. Но вы же сами сейчас сказали, что не сумели найти свой отряд и вместо этого отправились искать жену…

Пахол опустил глаза и побледнел.

Палийчук укоризненно покачал головой.

— Из-за жены? Ай-ай-ай!

— И детей… — прошептал Пахол.

— Ай-ай-ай! — качал головой Палийчук. Потом он сказал так же строго, как Стахурский: — А жена опять там, и ее могут не выпустить. А что, если ты снова подашься к ней?

Пахол посмотрел на него сухими, горячими глазами. В них была мука и мольба.

— Я не потому пришел сюда, что жены нет. И не потому, что они уморили моих детей. И даже не потому, что мне больше некуда итти. А потому, что мне нужно только сюда… — Он с трудом перевел дыхание и облизнул сухие губы. — Жену они не выпустят, ведь она красная. И я красный. И я хочу, чтобы красные идеи, которых боятся англичане и американцы, пошли повсюду. Я их сам буду распространять. Оттого я и пришел сюда. Но я буду их распространять, где бы я ни был. Как хотите, можете передать меня англичанам…

Он хотел еще что-то сказать, но в это время внимание всех привлек неясный, но все усиливающийся гул, доносившийся с возвышенности над ущельем.

Стахурский вскочил.

Ясно! Вервейко вышел на гребень и оттуда начал обстрел ущелья. Там теперь немцы теснят Иванова-первого, стремясь прорваться к реке.

— Иванов-первый! — крикнул Стахурский телефонисту.

— «Подснежник»! «Подснежник»! — закричал телефонист. — «Мальва» слушает!

Его выкрики потонули в поднявшейся канонаде и гуле взрывов. Противник открыл ураганный огонь из всех видов оружия. Он, по-видимому, понял наш маневр и сейчас снова бросится в атаку. Другого выхода у него и не было.

И действительно, тотчас же из лесу показались цепи эсэсовцев — в четвертый раз за это утро. Их встретили дружным огнем из пулеметов и винтовочными залпами. Очевидно, теперь противник бросил в атаку главные силы. Возвышенность, за которой расположилась наша оборона, окутал густой дым, комья рыжей земли взлетали тут и там, — вражеские мины накрыли наш передний край.

И одновременно по стенам дома градом застучали пули — очевидно, немцы засекли пункт, откуда Стахурский их обстреливал из пулемета, и теперь старались подавить огневую точку, мешавшую их продвижению к центру.

Вдруг Стахурский увидел, что Палийчук, сидевший у пулемета, схватился за голову, зашатался и начал сползать на пол. Когда Пахол подбежал к нему, Палийчук уже был мертв.

— «Мальва», «Мальва»… — надрывался телефонист.

А на гребне нашей возвышенности среди клубившегося дыма Стахурский увидел гитлеровцев. Их становилось все больше. Они накоплялись. Началась рукопашная схватка. Если наши не опрокинут их, они сейчас будут здесь.

В это время он услышал настойчивый крик телефониста:

— С Ивановым-вторым связи нет! С Ивановым-вторым связи нет…

Мина угодила на чердак, и потолок обрушился на головы присутствующих в комнате.

Выбравшись из-под обломков, Стахурский бросился к пулемету. Немцы уже бежали по склону вниз, направляясь к КП.

Стахурский опустил дуло пулемета ниже — гребень обстреливать уже поздно, надо преградить дорогу тем, кто уже в пятнадцати шагах от КП, — и начал их расстреливать в упор. Он не выпускал спуска из крепко сжатых пальцев, и лента шла долгой, нескончаемой очередью, легко и свободно, словно кто-то подавал ее. Но подавать было некому: Палийчук лежал рядом убитый.

Гитлеровцы падали на траву, на дорогу, даже в палисаднике. Стахурский увидел, что часть из них залегла на склонах возвышенности, часть пустилась наутек. Но его удивило, что и на гребнях нашей и ничьей возвышенности эсэсовцы тоже падают и залегают. Только когда на склоне и дороге не осталось ни одного эсэсовца, Стахурский оглянулся и увидел, что справа от него сидит на корточках Пахол и подает ленту в магазин.

— Я сам управлюсь, — крикнул ему Стахурский. — Беги направо, к Иванову-второму. Пусть держит среднюю возвышенность под фланговым огнем.