Шрифт:
Джавад знал - многие правоверные, а в казармах мамлюков особенно, сдерживаться не умеют.
– Пил?
– задал он вопрос напрямую.
– Кто? Я?
– Наджмуддин закивал головой, что означало отрицание, и приблизил ладони еще немного.
– Никогда! А на посту, так и капли в рот... да и двое нас было, Максуд же тоже видел.
Рука Джавада перебирала куски, выискивая наиболее жирный.
– Хорошо, вы с Максудом видели большую змею, видели не один раз...
– Страшно, - отыскал смелость вставить Наджмуддин.
Джавад скривился - послал Аллах воинов.
– Испугались. Зачем, во имя Аллаха, ты ко мне пришел?
– Ну так, как же, это, она ж из дворца выползает!
25.
И еще раз ахдадская ночь или путешественница
– Спите спокойно, жители Ахдада! В Ахдаде все спокойно!
Джавад расправил плечи, перекатился с пятки на носок. Ночная прохлада, поначалу казавшаяся освежающей, легко преодолела непрочные стены куфтана и камиса - нижней рубахи, всесокрушающей конницей перепрыгнула ров кожи, неудержимой пехотой перекинулась через валы мяса и сейчас неумолимым ассасином добиралась до подрагивающих костей. Фарджия, теплая, украшенная вышивкой и вставками фарджия - подарок султана - осталась во дворце. Фарджия - единственное, что смогло бы сейчас остановить победоносное шествие неприятеля-холода. Она и еще глоток хорошего свежепроцеженного вина. Джавад помотал головой, отгоняя недостойные мысли. "Вино, майсир, жертвенники, стрелы - мерзость из деяния сатаны", - да, так, только так, по велению Аллаха милостивого и всезнающего. Но чем больше Джавад думал о вине, тем больше Иблис украшал эту идею в его уме. Не спросить ли о глотке солнечных лоз у стражника? Джавад знал - у них есть. Как иначе согреться длинными ночными бдениями? Но если старший начнет подавать дурной пример младшим, как потом требовать с них должного почтения и исполнения приказов.
– Ну и где, во имя Аллаха, эта ваша змея!
– вопрос получился излишне резким, искаженным дрожанием нижней челюсти.
Наджмуддин и Максуд стояли здесь же, прильнув к стене, словно паломники к черному камню, и не стеснялись дрожать. Страх и холод были тому причиной, и неизвестно что в большей степени.
– В-вот.
Дрожащий палец Наджмуддина указал за спину Джавада, но за мгновение до ответа мамлюка, Джавад услышал шорох. Ночной город таит в себе множество шорохов. Шорох листвы, с которой играет расшалившейся ветер. Шорох стираного белья, что качается во дворах правоверных. Наконец, едва слышный шорох перекатываемого песка, что сплетается с шорохом гонимого ветром мусора, веток, травы.
Но шорох, который послышался за спиной Джавада, поднял сердце бесстрашного воина, вместе с душой, как известно, взятой взаймы, едва не к самому горлу.
И страх, древний страх - наследие ушедших в песок предков, страх, которому безразлично, кто перед ним - пятилетний мальчишка перед раздутой от возмущения коброй, или умудренный годами и отнятыми жизнями зрелый муж с кривой саблей на жирном боку, страх завладел Джавадом, сковал его члены, запер дыхание.
В плохом есть хорошее, или - нет худа без добра - он согрелся.
Даже стало жарко.
И дающие прохладу ручейки потекли по потной спине.
Черное тело змеи прошелестело мимо.
И скрылось в одной из улиц на том конце площади.
И Джавад, а следом за ним Наджмуддин с Максудом, вздрогнули, когда рядом с ними ударил звонкий крик Муфиза.
– Спите спокойно, жители Ахдада! В Ахдаде все спокойно!
– Следует доложить Абу-ль-Хасану - визирю.
Джавад не без удивления обнаружил в себе умение говорить.
26.
Рассказ о поваре Пайаме, дочери его Зайне и о барашке
Вечер, усталый вечер тихо крался улицами, улочками и площадями Ахдада.
Утомленные дневными трудами и заботами правоверные мирно собирались в кружки, взвалить тяготы на плечи собеседника, обсудить последние городские новости, обсмаковать, словно косточки молоденького барашка, свежие сплетни.
– Слышали, у Шумана коза начала доиться черным молоком! Не к добру это, ох, не к добру!
– Вах! Вах! Вах!
– слушатели важно качали головами, отягощенными грузом забот и локтями чалмы.
– А купец Али Катф опять Иблиса видел! На ногах - копыта, сам черный, с бородой, как раз из дома Али Катфа выбирался, когда тот возвращался из лавки.
– Вах! Вах! Вах!
– и снова ветерок удивления колышет укутанные головы.
– Это не тот ли купец Али Катф, у которого молодая жена?
– Он самый. Мало того, Иблис подошел к купцу и обозвал того рогатым!
– Вах! Вах! Вах! Что бы это означало!
– Не спроста, ой неспроста, еще и у султана сын пропал!
Для звезд еще рано. А месяц, величавый месяц поднялся на небо посветить добрым правоверным и всему миру.
Вечер перед четырнадцатой ночью луны. Ночь договора.
Пайам - повар отвязал барашка. Как и было уговорено, он зарежет его и приготовит печень. Почему именно этот барашек? Почему в четырнадцатую ночь? Пайам был всего лишь поваром, и причуды тех, кто платил, мало заботили его голову.
Барашек жалобно блеял и слабо сопротивлялся. Животные чувствуют смерть.