Он записывал ежедневно – не пропустив ни одного дня! – картину блокады, открывавшуюся перед его глазами. Записывал с точностью педантичной, хочется сказать, бухгалтерской. Он записывал все обстрелы и бомбежки, обрушившиеся на город. Когда бомбежки и обстрелы длились весь день или всю ночь, делал записи в столбик, на манер расписания, обозначая начало и конец разрушения города и убийства горожан по часам и минутам. Со сдержанностью и благородством подлинного интеллигента он мог повествовать о самых страшных вещах, когда люди теряли человеческий облик, когда отчаяние и безысходность толкали их переступить последнюю черту… Не стану приводить эти трагические свидетельства, но то, что они, предъявленные честно и достойно, есть, – это бесценно. Он положил себе обязанностью оставить запись о каждом дне блокады, начиная с 4 сентября, первого разрыва немецкого снаряда в городе.

Анна Андреевна Ахматова отозвалась на эти разрывы памятными стихами «Первый дальнобойный в Ленинграде»: «И в пестрой суете людской все изменилось вдруг. Но это был не городской, да и не сельский звук…»

Николай Павлович Горшков повелел себе стать бессменным хроникером каждого прожитого дня.

В 1943 году ему показалось, что дневник закончен, перо можно отложить… Он мечтал об этом дне вместе со всеми.

«19 января. Весь город переживает радость победы. Утром на всех зданиях города вывешены красные флаги. На остановках трамвая группы граждан с радостью обсуждают прорыв блокады родного города. У многих на глазах слезы. Знакомые встречаются и целуются. В вагонах трамвая, несмотря на тесноту, у всех добродушное настроение, не слышно обычных перебранок.

Утром мороз -13. Облачно.

Все время тихо. Пальбы не слышно.

Блокада прорвана, на этом следует закончить записи, начатые 500 дней тому назад после первого вражеского выстрела в начале блокады».

Но уже следующей ночью над городом будет опять греметь канонада, и так еще 400 дней.

Это блокада глазами одного человека. Много ли может увидеть человек скромной должности, не вынужденный передвигаться из конца в конец города? Много, очень много, если каждый выстрел по городу, каждый взрыв бомбы ранил его душу. И хотя секретность в военное время – дело необходимое и естественное, в городе, как на фронте, жили и слухами, о главном знали почти достоверно, и о готовящемся наступлении, и о готовящейся прибавке хлеба.

«26 января. Мороз -25. Погода ясная, солнце. Дует холодный восточный ветер. Около 13 ч. враг обстреливал город из дальнобойных орудий – около 10 выстрелов. Наших орудий не слышно.

…Сегодня многие булочные совсем закрыты, т. к. хлеб не подвезен, а на заводах не выпекается из-за отсутствия воды. С ночи стоят колоссальные очереди за хлебом у тех булочных, где есть хлеб или ожидается поступление. Покойников везут беспрерывно весь день.

Ледяной город.

…По посторонним сведениям, продовольственные грузы в большом количестве в данное время подвезены автотранспортом со ст. Званка Сев. ж. д., с. Ладоги и из других мест с восточной стороны к станциям ж. д., прилегающим к Ленинграду, откуда подлежат перевозке в город по ж. дороге. Но товарные местные поезда ходят очень плохо из-за недостатка топлива и воды для паровозов. Поездные бригады из-за недостатка питания работают вяло, хотя и получают усиленный паек. Дисциплина несколько ослабла. Поезд, который должен был пройти расстояние за два часа, как рассказывали, шел 19 часов. Главная причина таких явлений – морозы, в особенности такие, как нынче, при которых даже в нормальное время поезда опаздывают.

Местное топливо – дрова и торф – не дают достаточно пара в котлах паровозов.

Голодный Ленинград ждет продовольствия, которое необходимо доставить, невзирая на все препятствия, т. к. люди гибнут, умирая голодной смертью от истощения».

Каждый большой город многоголос. На воображаемых весах можно и голоса взвесить.

Вот дневник красноармейца Степана Ивановича Кузнецова, уроженца деревни Крапивня Осташковского района Калининской области. Призванный в Красную армию, он прибыл в Ленинград 14 июля 1941 года и проходил службу в различных подразделениях до демобилизации 5 ноября 1945 года.

И его дневник, так же как и дневник Н. П. Горшкова, станет «вещественным доказательством» при обвинении авторов в антисоветской агитации, клевете на советский строй, его армию и правительство. Через шесть лет после осуждения на десять лет Степан Иванович Кузнецов будет освобожден и реабилитирован. Николай Петрович Горшков умрет в лагере и будет реабилитирован «ввиду отсутствия состава преступления», но посмертно.

Записи красноармейца Степана Ивановича Кузнецова лаконичны, отрывочны и ведутся не каждый день. Весь декабрь 1941 года умещается на одной странице.

«Декабрь. 1941 год

1-го получил письмо от жены, но оно не обрадовало, писано 1-го октября, и ко всему этому голод окончательно подрывает силы.

5-го была перегруппировка, формировали автоколонну, и я теперь работаю день и ночь, товарища взяли, помогать некому.

6-го остался без завтрака – съели командиры. Голод, и каждый рвет как собака.

13-го работал до упада, от голода пухнут ноги, не одолеть ходить.

23-го обворовали меня свои товарищи, взяли бритву, мыло, соль и даже деревянную ложку.