Дядя Вася все-таки выкопал откуда-то два хороших куска мяса и отдал председателю и счетоводу, а себе и нам разделил оставшиеся обрезки, обрубки и кости.

Я удивился Петькиной смелости. У меня бы духу не хватило.

Через несколько дней после раздачи мяса Петька появился у нас: «Ну, идешь?» – «Куда это?» – мать прекратила шинковать капусту. «За калиной», – Петька тер рваным башмаком земляной пол у порога. Мама в недоумении пожала плечами: «Рано еще».

– «Можно парить. Траву уже мороз побил».

На лесной лужайке, километрах в трех от деревни, Петька остановился возле большой кучи веток. Он хитро подмигнул, высек кресалом искру, раздул трут, приложил к нему кусочек бересты, дунул несколько раз и сунул огонь под хворост. «Тут же нет калины», – сказал я. «Пусть костер прогорит, – ухмылялся Петька. – Тогда калину будем собирать». Он ходил по поляне, палкой поправлял горящие сучья и рассказывал, как он смотрел в щель, узнавал, кто подходит к весам, и тогда подавал мясо. Кузьмовне он специально выбрал кости, потому что Екатерина Ефимовна занижает ему отметки. Своим, деревенским – пятерки, а нам…

Солнце недолго висело над лесом – вскоре спряталось за вершинами. Иней на траве стал синим. Костер прогорел, угли покрылись пеплом. Петька палкой разгреб золу, выковырял какой-то ком и откатил в сторону.

Я почувствовал ароматный запах и не поверил. Петька достал нож, отшвырнул капустные листья, и я увидел дымящийся кусок мяса.

Это был пир двух изголодавшихся подростков в синих, холодных октябрьских сумерках. Петька резал мясо на маленькие ломтики и делил. «Я и тебе такой же кусок запрятал – так Костыль нашел и Однорукому отдал», – сказал он.

Месяц плыл по ясному небу, предвещая наступление скорых сибирских холодов. Мы шли домой не то чтобы сытые, но счастливые.

В начале сорок пятого Петька с матерью уехали к себе – не в Москву, а под Москву. На прощание он признался мне, что от их поселка до Москвы километров пятьдесят. С тех пор я с ним не виделся. До армии, правда, переписывались, а потом все как-то заглохло. Окончил он, говорят, торговый техникум, начинал счетоводом в Райпотребсоюзе, потом перевелся на строительство, и там повезло: все выше и выше, и уже до заместителя управляющего трестом поднялся, и все – по снабжению…

Один его брат погиб на фронте, другой вернулся и стал лесничим.

А мы в том селе так и застряли. Мама не хотела бабушкину могилу бросать. «Нелюди только так делают, – вздыхала она. – Вот денег накопим – тогда ее заберем и уедем». Как я теперь понимаю, она там, под рябиной вместе с бабушкой и братьев моих похоронила, и отца… Поэтому и трогаться не хотела с этих мест.

Так мы и прижились навсегда в этом сибирском селе. Я отслужил, женился на младшей дочери дяди Васи – той самой Нюрке, что из курятника яйца Петьке таскала. Дом построили. Родился первенец, потом еще двое. Все парни…

Маму я похоронил рядом с бабушкой – можно было бы и в Ленинград перебираться… А кто нас там ждет? Здесь – эти две могилки под черемухой. После Пасхи приходим всей семьей на кладбище. Анюта цветы сажает, сыновья помогают… Я маму вспоминаю: молодая, не седая еще, тут, под черемухой с платком в руке всегда сидит в моем воображении, словно живая, и говорит, бывало: «Господи, пошли им всем Царствие Небесное».

Как я заснул, не помню. Кажись, только глаза закрыл, а Анюта уже будит – за ногу дергает: «Вставай, слышишь?» Вскочил я, оделся, умылся – и стою, локтями за верхние полки держусь, а вагон на стрелках туда-сюда, туда-сюда – словно телегу в глубоких колеях из стороны в сторону бросает.

В Москве на перроне толчея. Я первым долгом Петьке звонить направился. Слышу голос в трубке – совсем незнакомый, но радостный. Стоим мы с Анютой у перехода к Казанскому вокзалу – ждем, как договорились, сами смотрим по сторонам, чтобы «Волгу» не прозевать. Вдруг вижу: прямо на нас – высокий мужчина в коричневом плаще, без головного убора. Вроде Петька… Я и растерялся: он или нет? Два подбородка, черные с проседью волосы зачесаны назад, яркий галстук, как у американского артиста, – одним словом, житель столицы. И не простой…

Он Анюте руку поцеловал, а меня в охапку сгреб и от земли оторвал. Силища! Ростом-то я его так и не догнал – на голову ниже остался. Подвел он нас к «Волге», распахнул заднюю дверцу: «Прошу!» Шофер все наши вещи в багажник пристроил – и руки на баранку, ждет команды. Петр Кириллович сел с ним рядом, что-то шепнул и к нам повернулся.

– Ты прямо как министр, – расцвела Анюта, довольная встречей.

– Собрались наконец-то, – улыбался Петр Кириллович. – Да, сорок лет…

– Куда ты нас? – забеспокоилась Анюта.