— От моих планов относительно вас? Клянусь тебе, я ничего…

— Я говорю о королевстве моего отца. Но оставим это. Повторяю тебе, единственная моя забота — об обители Святого Петра… И уверена, ее оставят в покое.

— Ты видела это в хрустале?

— Христианину запрещено заниматься предсказаниями, — ответила Ниниана, вид у нее был слишком уж богобоязненный, и голос прозвучал так чопорно, что Камлах быстро взглянул на нее, а затем, будто не находя себе места, принялся ходить взад-вперед по опочивальне, то скрываясь в тени, то вновь выходя на свет.

— Скажи мне, — внезапно спросил он, — что станет с Вортимером?

— Он умрет, — безразлично уронила она.

— Все мы когда-нибудь умрем. Но тебе известно, что теперь я связан с ним обещанием. Можешь ли ты предсказать мне, что произойдет будущей весной?

— Я ничего не вижу и ничего не могу тебе сказать. Но какими бы ни были твои замыслы о будущем королевства, только тебе во вред будет допустить, чтобы пошел хотя бы шепоток об убийстве. И еще скажу: ты окажешься в дураках, если будешь считать, что в смерти короля виноват не несчастный случай. Двое конюхов видели, как это случилось, и девчонка, которая была с королем, тоже.

— Успел сказать что-нибудь тот человек перед казнью?

— Сердик? Нет. Только то, что это был несчастный случай. Его, казалось, больше тревожила судьба моего сына, чем его собственная. Более он не сказал ничего.

— И мне передали то же, — согласился Камлах.

Вновь наступила тишина. Они стояли, глядя друг другу в глаза.

— Ты не посмеешь, — сказала она.

Брат и сестра стояли, скрестив взгляды; пламя светильников заколыхалось от сквозняка, пробежавшего по комнате.

Затем принц улыбнулся и вышел. Хлопнула дверь, и порыв ветра, ворвавшись в комнату, принялся терзать огонь светильников, пока все не закружилось в водовороте света и теней…

Языки пламени опадали, и тускнели кристаллы хрусталя. Выбираясь из грота, я потянул за собой плащ, и он разорвался. Угли в жаровне мерцали красным светом. Снаружи было уже совсем темно. Спотыкаясь, я спустился с уступа и побежал к выходу.

— Галапас! — позвал я. — Галапас!

Он никуда не уходил. Высокая сутулая фигура отделилась от кромешной темноты за входом в пещеру, и старик вошел внутрь. Старые сандалии не давали тепла, и его ноги посинели от холода.

Я остановился в десятке шагов от него, но чувство у меня было такое, словно я подбежал к нему, уронил голову ему на плечо, словно он завернул меня в складки своего плаща.

— Галапас, они убили Сердика.

Он ничего не ответил, но молчание его утешало так же, как слово или прикосновение руки.

Я сглотнул, прогоняя комок, ставший мне поперек горла.

— Если бы я не поехал сюда сегодня… Я таился от него, как и от остальных. Но я мог бы довериться ему, даже рассказать ему о тебе. Галапас, если бы я остался… если бы я был там, я, наверное, мог бы чем-то ему помочь.

— Нет. С тобой никто не считается. Ты сам знаешь это.

— А с этого дня станут считаться еще меньше. — Я поднес руку к голове: она просто раскалывалась от боли, все плыло перед глазами, все еще полуслепыми от сияния кристаллов.

Осторожно взяв меня за руку, он заставил меня сесть подле огня.

— Почему ты говоришь так, Мерлин? Погоди, расскажи мне, что произошло?

— Разве ты не знаешь? — изумленно воскликнул я. — Он наполнял светильники в колоннаде и пролил немного масла на ступени, а король поскользнулся, упал и сломал себе шею. Вины Сердика в этом не было, Галапас. Он пролил масло, только и всего. К тому же он возвращался, он как раз возвращался, чтобы протереть ступени. А они схватили его и убили…

— И теперь королем стал Камлах.

Наверное, я какое-то время просто смотрел на него невидящим взором: мои усталые глаза были слепы от видений, а ослепленный горем мозг не в силах был одержать больше одной простой мысли.

— А твоя мать? Что с ней? — мягко, но настойчиво спросил он.

— Что? Что ты сказал?

В руке у меня оказался теплый кубок. Я почувствовал запах напитка, который Галапас давал мне в прошлый раз, когда меня посетило видение в гроте.

— Выпей. Тебе следовало поспать, пока я не разбудил бы тебя, тогда бы такого не произошло. Пей до дна.

Я пил жадными глотками, и острая боль в висках начала понемногу притупляться, сменяясь глухими пульсирующими ударами, а размытые тени вокруг обрели четкие очертания. Вместе с ними вернулась и ясность мысли.

— Прости. Все прошло. Я вновь могу думать, я вернулся… Я расскажу тебе обо всем. Моя мать собирается уйти в обитель Святого Петра. Она пыталась уговорить Камлаха отпустить и меня, но тот не соглашался. Думаю…

— Что?

— Я не все понял. — Теперь я говорил медленно, напряженно размышляя. — Мои мысли были заняты Сердиком. Но, полагаю, он собирается убить меня. Наверное, он попробует воспользоваться дня этого смертью моего деда; он скажет, что короля убил мой слуга… О, никто не поверит, будто я могу что-нибудь отнять у Камлаха, но если ему все-таки удастся запереть меня в Божий дом, а потом я тихо умру, слухи к тому времени сделают свое дело, и никто и не подумает поднять голос в мою защиту. К тому времени моя мать будет уже не дочерью короля, а всего лишь одной из монахинь в обители Святого Петра, так что и она ничего не сможет поделать. — Я обхватил руками кубок, глядя поверх него на своего учителя. — Почему кто-то должен так меня бояться, Галапас?