порезался бритвой. Уже это злосчастное совпадение приводит его в ярость. Послед-

ней каплей, переполнившей чашу, становится спущенная автомобильная шина.

Поскольку никого поблизости нет, он долго возится с колесом, пока наконец уда-

ется поставить новое, естественно испачкав руки, и, из последних сил сдерживая

гнев и раздражение, является-таки на работу. Оказавшись у себя в кабинете, он

первым делом вызывает секретаршу, которую приходится ждать целых две мину-

ты. Вот наконец она явилась; сразу ясно — допивала кофе. В ответ на просьбу

принести нужное для работы досье секретарша отвечает, что оно еще не готово:

этого достаточно чтобы, выйдя из последнего терпения, наорать на секретаршу и

вышвырнуть ее за дверь. Поостыв и мысленно анализируя случившееся, он начинает сом-

неваться, в самом ли деле секретарша столь уж нерадива и она ли всему виной.

Комментарий

Вопрос: если виновата не секретарша, то кто? Почему вообще из головы выле-

тела сама последовательность утренних событий, которые и закончились этим ин-

цидентом? Если бы не было стычки с женой, потом пореза бритвой, потом спущен-

ного колеса, обратил ли бы он вообще внимание на беспечность секретарши? Тем

более если бы явился на работу в прекрасном настроении? А если бы, скажем, у

него с секретаршей была интрижка: тогда он вообще, скорее всего, смотрел бы

сквозь пальцы на любые ее вольности.

Предположим однако наиболее вероятное — что совесть у него на предмет

объективной оценки ситуации все-таки чиста, а что касается секретарши, то она,

конечно, должна знать свое место.

Это и означает «ошибку в понятии», или в представлении о мире и о себе.

Герою описываемой истории следовало бы сразу принять во внимание вспыхнув-

ший в нем гнев на жену и осознать свою вину (чувство которой было тотчас подав-

лено) в том, что он перед нею смалодушничал. Ему следовало бы вспомнить по

крайней мере свою неискренность... вспомнить, как глупо он разозлился на свою

бритву; как швырнул ее на пол, словно именно она, а не его собственная неловкость

была причиной пореза. С каким остервенением проклинал он свою судьбу, которая

привела его к тому, что с ним чуть не случился сердечный приступ, когда он менял

колесо. Ему следовало бы задуматься хотя бы о своем праве рассуждать о Боге и

Судьбе, если вся его религия и мораль исчерпываются советами астрологов в ежед-

невных газетах, присутствием ради приличия на похоронах, разговорами свысока

что о верующих, что об атеистах, да еще в крайнем случае испытываемым по ночам

страхом перед смертью и небытием.

Однако наш герой считает себя человеком современным, здравомыслящим,

уравновешенным и вообще безупречным — тогда как его шаткие представления о

себе, о своих действиях и о своем мире то и дело перечеркиваются бесконтрольны-

ми импульсами вроде описанного. Но он не видит этой лжи и настолько занят

собою, что, можно сказать, не существует: он почти исчез за своими идеями напро-

кат, за призраком морали, которой у него нет; за дикими порою вспышками, когда

внезапно просыпается таящийся в нем зверь, заставляя в страхе отрицать само его

существование. Тщетно было бы искать хоть что-либо в нем истинное и за подс-

пудными мотивами, сформированными в нем еще в юности, которые он тащит за

собою как каторжник ядро на цепи. Его страхи и малодушие, заглушаемые воспо-

минания о делах более чем постыдных, его раздутое самомнение, его застарелая

ненависть к матери, или родственникам, или знакомым, которые у него за спиной,

ходячая груда грехов — застывших, окаменелых, безнадежных ошибок в понятии.

За этими ошибками мы обнаруживаем элементарную гордыню («я всегда

прав»), непомерные амбиции и совершенно бесконтрольный половой инстинкт.

Это спрятанные в прошлом, обойденные молчанием темные силы и животные

страсти^Много лет назад, когда он еще был наивным мальчиком, эти темные силы

безумия и гордыни постепенно вошли в него и легли в основу противоречивых и