«Должно быть, Жак-Франсуа», – решил Нил, скользнув взглядом по пухлому с широко распахнутыми черными глазенками, горящими любопытством и недоумением, личику малыша. Взгляд Нила поднялся выше и, добравшись до высокого мужчины, стоявшего позади кресла, замер. Жак-Франсуа ничуть не погрешил против истины, когда описывал отца. Властный. Да, именно так сказал бы Нил, если бы его попросили описать графа де Ла Вреньи. Очень властный. И эта властность проявлялась буквально во всем. В тяжелом холодно-высокомерном взгляде черных глаз, взирающих на художника из-под прямых широких вразлет бровей. Взгляде свысока, с почти неуловимым оттенком презрения и превосходства истинного аристократа, снизошедшего до недостойного его окружения. В линии высокого лба, длинного, с легкой горбинкой носа, в надменной складке тонких губ с опущенными уголками, в которых пряталось то ли недовольство, то ли усмешка, в твердом упрямо вздернутом подбородке. В каждой линии этого резкого, словно вытесанного из гранита, худощавого лица. Темные, коротко подстриженные волосы графа были аккуратно зачесаны назад, на висках их тронула седина. Одет он был в выгодно подчеркивающий его высокую статную фигуру строгий темный костюм классического покроя, белую рубашку и темный галстук, завязанный вопреки тогдашней моде простым незамысловатым узлом. Правая рука графа была согнута в локте, ладонь заложена за борт сюртука, а левая покоилась на спинке кресла, в котором сидела графиня, но не свободным, полным изящества жестом, что характеризовал позу его сына, а уверенно и тяжело, словно утверждая право хозяина. Отмечая все, что его окружало, невидимой печатью своей собственности. Холодная властность и угрюмая сила волнами исходили от этой высокой надменной фигуры графа, заставляя все вокруг тускнеть и отступать на второй план, склоняя голову, подобно придворным при появлении короля, пронизывали картину и, вырываясь из нее, струились по комнате, окутывая смотрящего незримой таинственной дымкой. Впечатление было настолько сильным, что Нилу на мгновение показалось, что он чувствует присутствие бывшего хозяина этого дома, как если бы тот действительно был сейчас здесь, в этой комнате. Нил всей кожей ощутил его пронзительный тяжелый взгляд, устремленный на него. Он словно упирался ему в затылок, а затем скользнул вниз и лег на плечи невидимым грузом ледяного высокомерия. Нилу стало не по себе. Вздрогнув, он тряхнул головой, прогоняя наваждение, и чуть усмехнулся.

«Да уж… Неудивительно, что ни у кого не хватало смелости противостоять этому человеку. Если его изображение двадцатилетней давности производит такое впечатление, то представляю, каково это было, когда он был жив. Такой человек без труда подчинит себе все и вся. Что ж… Теперь понятно, у кого Крест взял свою властность. Жак-Франсуа прав, они не смогли бы существовать под одной крышей. Слишком похожи. Слишком, – его взгляд снова переместился на сидящую в кресле графиню. – Под стать мужу. Такая же красивая, гордая и… холодная. Аристократка до мозга костей. С другой стороны, с чего я взял, что она – аристократка? То, что она так выглядит, еще ничего не означает. Хотя, нет. Она точно аристократка. Учитывая то, что рассказал Жак-Франсуа, граф мог жениться только на женщине, которая была равна ему по положению. Иначе вряд ли он стал бы противиться отношениям Креста и Антуанет только потому, что Антуанет была дочерью городского врача. Интересно, граф любил жену или это был типичный великосветский брак – расчетливый холодный альянс двух незнакомых людей, соответствующих друг другу по богатству и положению, где нет, не может быть и изначально не допускается существование каких-либо чувств, будь то любовь или ненависть? А она его? – Нил всмотрелся в черные глаза графини, светящийся непроницаемым покоем. Ее красивое холодное лицо было подобно зеркальной стене, надежно скрывающей все ее чувства. По нему невозможно было ничего прочесть, словно его хозяйке были вообще неведомы эмоции, тревоги, волнения. – Как статуя. Или механическая кукла, – подумал Нил и перевел взгляд на графа. Его лицо было точно таким же: спокойным, холодным и непроницаемым. Что бы ни связало эту пару – долг, правила, предписываемые обществом, или чувства – оно было надежно скрыто от глаз посторонних. Перед мысленным взором Нила проплыли лица его собственных родителей, и он попытался вспомнить, как они относились друг к другу, но в памяти крутились лишь какие-то мутно-расплывчивые образы и обрывки пустых, ничего не значащих, исполненных вежливого равнодушия фраз. И он вдруг понял, что никогда не обращал внимания на их отношения. Хотя и не мог вспомнить, чтобы они когда-нибудь ссорились в его присутствии, выказывали друг другу свое недовольство или, наоборот, радовались, обсуждали какие-нибудь повседневные мелочи, спорили. Чтобы они вообще проявляли хоть какие-то эмоции по отношению к друг другу. Всегда только спокойное, холодное, вежливое безразличие. Словно два незнакомца, которым общественным мнением было предписано жить в одном доме и которые беспрекословно подчинялись этим негласным правилам, не допуская даже мысли о том, что их можно изменить или даже просто нарушить. Они спали в одной постели, ели за одним столом, воспитывали детей, посещали званые вечера и светские рауты, встречались с друзьями и знакомыми, говорили о чем-то. Но при этом каждый из них существовал в параллельном мире, своей собственной маленькой Вселенной, куда не было доступа другому. – Может быть, и этих людей связывали такие же отношения? Наверное, так и было, иначе граф не был бы таким, каким описал его Жак-Франсуа».

Его размышления были прерваны приходом Жака-Франсуа. Заметив его внимательно-задумчивый взгляд, устремленный на картину, граф понимающе улыбнулся.

– Это наш единственный семейный портрет, – пояснил он. – Нарисован за месяц до смерти мамы. Крису тогда было тринадцать.

– Понятно, – взгляд Нила бессознательно скользнул вниз и снова остановился на Кресте. Он всмотрелся в его юное, открытое лицо и внезапно где-то в глубине его души наконец-то окончательно установилась уверенность, что он поступил правильно, не рассказав Жаку-Франсуа о прошлом его брата.

«Пусть он помнит его вот таким. Полным света и надежд. Помнит Кристиана-Пьера, которым он был когда-то, а не Креста, которым он стал… Крест сполна заплатил за все и заслуживает доброй памяти. Пусть покоится в мире».

Но он, разумеется, не произнес это вслух.

– Вы с братом очень похожи, – только и сказал Нил и, отведя взгляд от портрета над дверью, посмотрел на Жака-Франсуа.

– Только внешне, – граф улыбнулся, но его улыбка вышла грустной, с каким-то странным смирением. – К сожалению, вынужден признать, что мне никогда не стать таким, как Крис. Мы слишком разные. Он был энергичным, подвижным, веселым, смелым. А я, наоборот, слишком тихим и спокойным. Он успевал везде и всюду, делал, что хотел. Казалось, дай ему шанс – и он сможет перевернуть весь мир. Мне же больше нравилось наблюдать за жизнью со стороны, не участвуя в ней. Просто следить за ее бурным течением и размышлять. По характеру я – полная противоположность Криса, а потому стал настоящим разочарованием для отца. Поначалу он еще пытался перекроить меня на свой лад, словно бы пытался сделать второго Криса, но со временем понял, что это невозможно, и оставил свои попытки. К тому же, после ухода Криса он стал менее настойчивым. Он так и не оправился от этого удара. А тут еще и я со своей непохожестью. Но у него не было выбора, он вынужден был назначить меня своим наследником. Хотя я бы не возражал, если бы все сложилось иначе. Если бы Крис вернулся, я бы с удовольствием уступил ему его место, – он помолчал несколько секунд, а затем добавил, меняя тему. – Машина готова. Мы можем ехать, – и вышел из библиотеки.

Нил еще раз взглянул на портрет и последовал за графом.

На кладбище было тихо и безлюдно. И мирно. Словно это место каким-то непонятным образом вырвалось из шумного мира жизни, кипящей за низенькой оградой из необработанного камня, и существовало по своим собственным законам – законам тишины и застывшего безмолвного покоя спящих вечным сном под потрескавшимися от времени и поросшими увядшей травой плитами. Пахнущий зимой и солью ветер беззвучно гнал влажную почерневшую листву…

Следуя за графом, Нил обогнул старую церковь, чьи темные острые шпили упирались в серую прозрачность неба, и они медленно пошли по узкой тропинке, петляющей между могил, засыпанных листьями вперемешку с грязным тающим снегом и с покосившимся кое-где крестами.

Дорога прошла в молчании. Жак-Франсуа сосредоточенно вел машину и казался целиком поглощенным этим занятием. Нил же удобно устроился на соседнем сидении и равнодушно смотрел, как проплывает за холодным стеклом унылый зимний пейзаж. Думать ни о чем не хотелось. Мерное покачивание и тихое урчание автомобиля убаюкивало, и постепенно он задремал. К несчастью, дорога оказалась не слишком длинной, и спустя четверть часа машина не спеша прокатилась по узким улочкам города и замерла перед городской церковью. И вот он уже шагает за графом в застывшей тишине, вдыхая холодный влажный воздух.

Обогнув очередной холм, покрытый торчащими в разные стороны сухими стеблями травы, тропинка резко повернула в сторону и… Нил с трудом удержался, чтобы не открыть от изумления рот.

Прямо перед ним, возле самой ограды, возвышался широкий свеженасыпанный могильный холм. Дорожка вокруг него была вымощена мраморной плиткой, а в основании высился мраморный постамент с отделанной изящной резьбой траурной доской в центре и статуей наверху. Вернее, статуй было две. Мужчина и женщина. В мужчине Нил без труда узнал Креста. Правда, и здесь он больше походил не на того мужчину, которого он знал, а на того мальчика со смеющимися глазами и притаившейся в уголках губ улыбкой, который был изображен на портрете в библиотеке графского замка.

«Хотя, нет. Здесь он постарше, – мысленно отметил Нил, ошеломленно разглядывая статую. – И все же так молод. Лет шестнадцать. Или, быть может, восемнадцать».

Он перевел взгляд на женщину и снова испытал шок. Несмотря на то, что она, как и Крест, была изображена совсем юной, Нил сразу же узнал ее. Это была одна из медсестер, что ухаживала за ними в военно-полевом госпитале 1480. Женщина с пышными каштановыми волосами, добрыми карими глазами и ласковыми руками. Та самая, которая была подругой.