«Такое чувство, будто огненная лавина разрушения и смерти, прокатившаяся по Франции, не коснулась этого места».

Размышления Нила были прерваны донесшимся из коридора звуком торопливых шагов. Обернувшись, он увидел входящего в холл дворецкого. Тот старался идти неторопливо и степенно, но его запыхавшийся вид явно свидетельствовал о том, что он очень спешил.

– Граф примет вас, месье, – провозгласил он. – Прошу следовать за мной.

Эти две короткие фразы были произнесены так пафосно, тоном, представлявшим такую смесь высокомерного апломба, детского воодушевления и, в то же время, почти менторской сдержанности, что ему позавидовали бы самые прославленные короли сцены. Нил с трудом подавил острое желание расхохотаться и молча последовал за мажордомом. Их путь оказался недолгим. Оказавшись в коридоре, дворецкий остановился у ближайшей двери и, распахнув ее, отступил в сторону.

– Прошу вас, месье.

– Благодарю, – Нил шагнул внутрь, дверь с тихим щелчком закрылась за его спиной.

Остановившись у порога, он обвел комнату неторопливым изучающим взглядом. Судя по обстановке, это была библиотека. Вдоль стен стояли высокие, до самого потолка, стеллажи, сверху до низу заставленные книгами в дорогих кожаных переплетах с золотым и серебряным тиснением на корешках. Слева от двери уютно устроился небольшой камин с черной узорной решеткой. Яркий солнечный свет весело струился из трех огромных окон с собранными по бокам в элегантные складки тяжелыми портьерами из темно-вишневого бархата, украшенными по краям золотой бахромой. Стены и потолок этой комнаты также были украшены лепкой, как и холл, но отделана она была, в отличие от холла, в несколько мрачноватых, хотя и изысканно-строгих красно-коричневых тонах. Прямо напротив двери, у которой застыл Нил, возвышался массивный письменный стол, тускло поблескивая лакированной поверхностью из темного дерева, а перед ним стояли два старинных кресла с высокими спинками и широкими сиденьями, отделанными тем же темно-вишневым бархатом, что и портьеры, резными подлокотниками и изогнутыми ножками.

– Нравится?

Нил медленно повернулся и, взглянув в сторону письменного стола, откуда донесся этот глубокий мужской голос, ошеломленно замер. На мгновение ему показалось, что там, за столом, откинувшись на высокую спинку старинного кресла и закинув ногу на ногу, сидит Крест. Хотя умом он понимал, что это невозможно, но сходство между его погибшим другом и сидящим перед ним мужчиной было просто невероятным. То же худощавое лицо с красивой утонченно-изящной линией высоких скул и упрямым подбородком, те же тонкие крылья носа с легкой горбинкой, те же яркие черные глаза под странно изломленными бровями, обрамленные такими же не по-мужски длинными ресницами, и даже густые пряди блестящих иссиня-черных волос падали на широкие плечи так же, как у Креста. И голос был таким же. Глубокий, звучный, несколько смягченный теплыми интонациями местного диалекта, он напоминал таинственно-мерцающие переливы темного бархата, с теми же неуловимыми нотками холодной властности, не допускающий даже мысли об ослушании. Мужчина сидел спиной к окну, и его лицо и фигура находились в тени, отчего он казался старше и еще больше похожим на брата. Да, это вне всякого сомнения был граф Жак-Франсуа де Ла Вреньи, младший брат заключенного чикагской тюрьмы Сент-Джеймс по прозвищу Крест. Впрочем, всмотревшись в его черты попристальнее, Нил обнаружил и, может быть, не слишком явные, но, тем не менее, отличия. Кресту было тридцать шесть лет, но окружавшая его аура неприступности, ледяного высокомерия и презрительного равнодушия с почти неуловимым металлическим привкусом жестокости заставляла его казаться старше своего возраста, его брату же едва ли можно было дать больше двадцати шести, в уголках его глаз не было морщин, а их взгляд был открытым, ясным и чистым, словно звездное небо в теплую августовскую ночь, без единого намека на жестокость, непроницаемую отстраненность или холодную равнодушную пустоту, что были присущи взгляду его старшего брата, а в надменно-чувственном изгибе губ не чувствовалось горькой иронии и настороженности человека, готового в любой момент принять удар или… нанести его. Человека, разочаровавшегося в жизни, не доверяющего никому и живущего по своим собственным законам и правилам, с безразличием и презрительной усталостью взирая на окружающий его мир. Все это было в Кресте, но не в сидящем в кресле мужчине. Он еще не был отмечен страшными метками, которые оставляют на человеке годы нелегкой жизни и жестоких испытаний. Одет Жак-Франсуа был в черный костюм, идеально сидящий на его высокой худощавой фигуре и, очевидно, сшитый на заказ, и такие же черные рубашку и галстук.

«Траур, – догадался Нил. – Он носит траур по брату».

Он начал понемногу приходить в себя и вспомнил, что тот о чем-то спросил его.

– Очень нравится, – серьезно ответил молодой человек, припомнив вопрос.

– Этот замок был построен графом Шарлем де Ла Вреньи еще во времена Гуго Капета. В то время это была одна из самых хорошо укрепленных крепостей Франции. На протяжении нескольких веков она существовала в первозданном виде, пока мой прапрадед, граф Филипп де Ла Вреньи, не провел полное переустройство замка. Обе крепостные стены и ров срыли. Вы должны были видеть остатки внутренней стены, которые теперь служат оградой. Внешний вид самого замка почти не изменился, за исключением окон и балконов, а вот внутри перестроено было почти все. От башней до подвалов. Должен сказать, это мудрое решение. Было бы смешно в двадцатом веке жить в средневековом замке без отопления, электричества, водопровода и прочих изобретений современности. Со времен Филиппа каждый последующий граф де Ла Вреньи проводил реконструкцию поместья, привнося в него все самое лучшее, что было в то время. Каждый из них оставил здесь свой след, – Жак-Франсуа окинул библиотеку задумчивым взглядом. – Так что сейчас этот дом представляет собой своеобразную, но, безусловно, уникальную и вполне гармоничную смесь стилей разных эпох, – внезапно он замолчал и улыбнулся. Тепло, ясно, открыто и немного смущенно, отчего сразу же стал совсем не похож на Креста. Эта улыбка буквально осветила лицо графа, сделав его еще моложе, волшебным лучом коснулась его глаз, озарив их темную глубину смешливыми искорками.

«Наверное, Крест тоже так улыбался, – подумал Нил и почувствовал, как внутри все сжалось от непонятной грусти. – Раньше. Когда был Кристианом-Пьером. Впрочем, если бы граф прошел через то, через что прошел Крест, то вряд ли смог бы так улыбаться».

Но Нилу неожиданно стало легче от этой так внезапно, резко и явно обозначившейся непохожести. Словно внутри развязался какой-то узел.

Между тем, граф поднял руку и элегантным взмахом указал на одно из кресел, стоящих перед столом.

– Присаживайтесь, – мягко предложил он. – Я так растерялся, когда Просперо сообщил, что вы хотите поговорить со мной о брате, что совсем забыл о правилах приличия. Надеюсь, вы извините мне мою невежливость. Это было непреднамеренно.

– Я понимаю. Не стоит извиняться.

Подойдя к столу, Нил опустился в предложенное кресло и внимательно посмотрел на графа. Тот ответил ему таким же внимательным взглядом. С минуту они молча изучали друг друга. Первым не выдержал Жак-Франсуа.

– Что вам известно о моем брате? – спросил он, и в его голосе явственно прозвучали нотки нетерпения. – Вы были знакомы с ним?

– Да, – спокойно ответил Нил. – Мы вместе воевали в составе Американских экспедиционных сил.

– Американских экспедиционных сил?! – странно изломленные брови изумленно взлетели. – Вы хотите сказать, что мой брат воевал в Американских экспедиционных силах?

– Да, – подтвердил Нил и чуть нахмурился. Ему была непонятна столь странная реакция графа. – Я думал, вы знаете об этом. Разве вы не знали, что ваш брат воевал здесь, во Франции?

– Да, я знал, что он воевал, но полагал, что он воевал во французской армии. В похоронном письме сообщались лишь дата, место и причина смерти, но ничего не говорилось о том, где он служил.

– Понятно, – вздохнул Нил.

– Но… – Жак-Франсуа споткнулся, подбирая слова. – Почему именно в Американских экспедиционных силах? Как он попал туда?

Нил не спешил с ответом. Прищурившись, он отвел взгляд и посмотрел поверх плеча графа в синеющее за окном небо, обдумывая, что ответить. Нельзя сказать, чтобы этот вопрос оказался для него такой уж неожиданностью. Но хотя Нил и знал, что он будет задан, но вот что ему ответить на него – не имел ни малейшего представления. Проще всего было сказать правду. Но сказать правду означало рассказать этому человеку, который смотрел на него с такой радостной надеждой, что его брат был преступником, приговоренным к тюремному заключению. Что он, как Нил и другие заключенные, вынужден был выбирать между войной и застенком и предпочел жизнь среди стрекота пулеметных очередей, заунывного пронзительного свиста пуль и грохота взрывов, от которых содрогалась земля, а небо затягивало черным, пахнущим гарью и копотью, дымом. Жизнь, где им приходилось голодать и спать по четыре часа в сутки на голой земле под снегом, дождем и ветром, завернувшись в изношенную шинель, и где смерть постоянно бродила рядом, бой за боем тихо и равнодушно забирая тех, кто сражался рядом, заглядывая в глаза своими пустыми невидящими глазницами, словно напоминая, что, быть может, завтра наступит и их черед. Да, он, Крест и другие заключенные предпочли эту жизнь, где им приходилось ежесекундно скользить по острию бритвы над зияющей пропастью смерти и забвения, рискуя сорваться вниз и исчезнуть в ней навсегда, оставляя за собой кровавый след, жалкому существованию в холодном каменном колодце со спертым воздухом и грязными зарешеченными квадратиками окон, сквозь которые скудно просачивался дневной свет, где их всех терпеливо поджидал давно известный конец – медленная и мучительная смерть от чахотки с выворачивающим внутренности наизнанку кровавым кашлем и многочасовой агонией, когда секунды кажутся бесконечными, а последний вздох расцветает радостной и умиротворенной улыбкой на бледных, покрытых кровавой пеной губах, приветствуя смерть как величайшее благословение. Долгожданное избавление от мук. И ты уходишь в последний путь, сопровождаемый угрюмым молчанием и бросаемыми украдкой исподлобья равнодушными взглядами сокамерников, знающих, что придет день – и они пойдут тем же путем, сопровождаемые таким же молчанием и взглядами и брезгливым презрением охранников, чтобы быть похороненным в безымянной могиле вместе с нищими, бродягами и прочим сбродом и забытым навсегда, словно ты никогда не существовал. Он мог бы сказать такую правду. Но Нилу почему-то казалось, что Крест не хотел бы, чтобы его брат знал об этом.