Он смотрел с негодованием, свирепо и дико, будто ее отказ может вот-вот подтолкнуть его к абсолютному безумию.

– Ты нужна Аграмону, - сказал он сквозь зубы.
– Чтобы дополнить круг и придать его заклинанию силу открыть портал. Не могу позволить ему.

— Какое заклинание? О чем ты говоришь?

— Он здесь узник. Хочет открыть врата, вырваться в свой мир.

— Почему он просто не заставит Ламию открыть их для него?

– Магия ведьмы... не достаточно могущественна, чтобы разбить заклинание, которое удерживает его здесь.

– Мы можем заставить Аграмона использовать свое заклинание, чтобы отослать всех людей обратно домой, - сказал Рэй.

Айзек зарычал на парня, сделав угрожающий шаг вперед. Грета остановила его. Когда он повернулся к ней, она смогла увидеть, что он борется против неистовства затмения.

– Дай угадаю, - сказала она.
– Заклинание, которое состряпал Аграмон требует человеческого участия, чтобы заработать, не так ли?

Айзек кивнул.

– Человеческая кровь.

Ну, конечно.

– Если все это правда, - сказал Рэй, - если Аграмону требуется человеческая кровь, чтобы активировать свою магию, тогда почему он заставил нас работать в качестве рабов? Почему он просто не убил нас?

Без огней в камере, которые давали им немного света, она бы ничего не могла увидеть, кроме громадной, неповоротливой тени Айзека... и свечения его глаз. Теперь он почти не обращал внимания на Рэя, он полностью сфокусировался на ней.

– Она должна быть особой, - послышалось тихое ворчание.
– Человеческое дитя по особой кровной линии. Остальных используют для постройки... алтаря.

Она так крепко сжала руки, что кончики пальцев онемели. Как и ее губы, ноги и пальцы ног. Она чувствовала себя отделенной от своего собственного тела - от всего, кроме сердца. Оно болело так, что она не могла дышать. Будто смертельная рана, будто ее кровь вытекала из нее прямо перед ней на пол.

– Ты знал, - она отступила на шаг назад, не желая, чтобы он видел, что убивал ее каждым словом.
– Ты знал обо всем с самого начала. Когда Люк умер, и я спросила тебя... ты соврал. Когда я узнала о вознаграждении за мою голову... ты соврал. И в моем сне, когда я снова спросила тебя... Ты сказал, что понятия не имел о том, что Аграмон держит людей узниками, и не знаешь, зачем они ему нужны.

Когда это случилось? Вранье, трюки, игры? Она думала, что наконец-то начала видеть настоящего Айзека, но теперь она спрашивала себя, существовал ли он вообще. Было ли хоть что-то из того, что он показал ей, настоящим, или же это было лишь иллюзией в ее голове - все это сон, от которого она не может проснуться?

Выражение вины на его лице стало последней каплей. Кровь Греты застыла, и не осталось ничего кроме навыка бесчувственного охотника за головами, мчащегося по ее венам.

– Почему ты теперь здесь? Как ты сюда пробрался?

Будет ли он отрицать или все же скажет ей, наконец, правду?

– Ты все же в союзе с ним, не так ли? С демоном. А ты как поступаешь, возвращаешь ему людей, довольный, что сам избежал его когтей? Ты наблюдаешь, как их пытают, может ты и сам любишь время от времени держать в руке кнут?

Айзек шагнул вперед, но Грета сделала шаг назад, и ещё один.

– Рэй, иди вперед и забери мальчиков, - она не смотрела на него, не смея оборвать зрительный контакт с Айзеком.
– Я задержу гоблина и остальных.

– Ты уверена?

– Просто сделай это. Пока ещё не поздно.

Айзек даже не моргнул, когда Рэй развернулся и побежал. Она знала, что он не будет суетиться из-за него, потому что не пришел сюда ради хоть какого-то человека. Не сегодня.

Он пришел за ней. Только за ней.

– Вернись со мной, Грета.

Она крепче ухватилась за рукоятку своего меча, чувствуя себя немного комфортней ощущая знакомый вес.

– Этого не будет. Сейчас... или когда-либо.

– Нет времени объяснять.

Как будто он мог.

– Ты не должен объяснять, я поняла. В тебе нет ни грамма чести, правда? Ты бы предал собственную мать...

Гоблин вскинул обе руки и схватил ее. Она с возмущением зашипела, когда он подтянул ее ближе, зажимая руку, в которой она держала меч, между ними. Он с негодованием посмотрел вниз, на ее лицо, а она была удивлена тем, насколько хорошо он себя контролировал. Было ли это потому, что он был ещё достаточно молодым, и луны не действовали на него в полную силу? Его кожа почти вернулась бы в нормальное состояние, если бы не длина зубов и когтей. Может ли быть, что его ярость в той камере была вызвана не затмением, а чем-то внутренним, возможно, даже страхом? За нее?