Я хорошо помню тот день, когда меня отчитала директриса из-за этого парня и моих жестоких выходок. В след этому, я нарочно попросила знакомых ребят из старших классов незаметно поставить пару синяков под одеждой, так, чтобы не было следов моей ненависти к парню, а он лишний раз страдал в ответ. И вновь на следующий день я протирала ковер у директрисы, что было в рамках ежедневной рутины. Этот круговорот никогда не заканчивался: я его унижаю, потом попадаю из-за него к директору, а за тем вновь наношу гадостные, не выносимые удары, даже не прикладывая к этому своих рук. Только, не смотря ни на что, я всегда знала одну вещь – он не жаловался, не был плачущим мальчиком, и тем более, не пытался мне отомстить. Никогда. Ни разу. Ни единого чертового раза!

Он был тогда старше, приблизительно на два года. Что значит, ему двадцать один год, или же двадцать. Но я сближаюсь к первому варианту, уж слишком он статен и мужественен. И почему на одном курсе? Ответ мне очевиден – меня перевели на один курс вперед, отчего я столкнулась с ним вновь.

Сам же Нильс Веркоохен, как я понимаю, проучился до одиннадцатого класса и потом выбрал себе учебное заведение. Как по мне, ему бы в юридический, или экономический факультет, а не в литературу усугубляться. Он был странным, неизвестный мне. Пугает, но я не придаю этому нужного внимания, стараясь не обращать внимание на внезапную слабость перед своим бесчувственным и жестоким соседом.

– Чьи цветы? – спрашивает он, когда я закончила свой поздний ужин, поднимаясь из-за стола. Он не смотрел на меня и не отслеживал мою недоуменность, изучая розы в вазе, что я оставила на кухонном столе. – Я искренне надеюсь, что это не от Луи Томлинсона, я же прав?

И этот колючий, недоверчивый взгляд метнулся в меня, мало ли не в удушье, прожигая меня насквозь.

– Луи, – тихо выговариваю я, после чего наблюдаю за тем, как черты его лица приобрели более черствую форму, желваки заиграли на скулах, а он отвернулся от меня, вновь глядя на розы. Внезапно, совершенно неожиданно он поднимается из-за стола, своими руками вытягивает колючие розы из вазы, и ломает их на две части, не заботясь об колючках, что усеяны по стеблю цветы.

Я мало ли не охаю от увиденного, прикрывая рот ладонью, шокировано следя за своим соседом. Веркоохен не обращает на меня должного внимание, проходит к мусорному ведру и погружает поломанные цветы внутрь, а с его ладоней спускаются тоненькие струйки крови.

Встав с левой стороны от меня, он споласкивает свои окровавленные ладони холодной водой и вытирает полотенцем, отойдя в сторону, остановившись напротив меня, разгневанными глазами глядя в мои, запугивая. И это получается, когда я в дрожании, шокировано смотрю на его руки.

– Примешь еще один такой щедрый подарок, Прайс, и поверь мне, ломать розы с шипами я заставлю тебя саму. Если же не вовсе использую как хлыст в наказание за дурость наперекор моему слову, – заявляет он, кинув в меня кровавое полотенце, точно так же, как я тем утром, после мыться посуды.

Встряску после его слов я получила с не меньшего эффектом, как после удара по лицу. Потрясая меня своими поступками, он добился того, чтобы я опустила глаза, не пытаясь больше быть такой смелой и отважной в борьбе с бывшим узником моих жестоких игр. Нильс Веркоохен нагнал меня в этой жизни, и теперь узницей была я.

– Отправляйся в постель, час поздний, – рушит он молчание, но и теперь я уже не способна поднять глаза вверх. И мне это не зачем, ведь видеть его холоднокровие и устрашение в ответ мне было не по силе. Скользнув около него, я немедленно отправилась в комнату, сама запирая двери на ключ, чувствуя, как сердце опустилось до желудка от ужаса и невозможности увиденного.

Всю ночь я прокрутилась в постели, думая о соседе и о Найле, который увел девушку. Это все разъедало меня, кроша на крошки. Как я понимаю, Найл и Нильс дружат, то есть, если они друзья, то Луи знает моего соседа, как друга. А сама компания не сулит мне ничего хорошего.

Их трое и они все безумно разные, хотя я могу заявить, что они чертовски жесткие и резкие как в действиях, так и в словах. Луи на самом деле добр, учтив, воспитан, но его поглощает жизнь рядом со скверными монстрами, с каждым днем все глубже и глубже в самую тьму. Найл уже отработанный материал городка Большого Яблока, весьма жесток, неуравновешен, ярый в порыве зла. Яркий пример того, что выходит из человека, отживший свое положенное среди гнили и жестокости. Нильс Веркоохен не предсказуем, чем и предоставляет недоверие и опасность. Я не могу даже догадкой подумать, что творится в его голове, каким и насколько жестоким будет его следующая выходка, дабы лишить меня разума, терроризируя меня своими демонами.

Выходка соседа с цветами пускает по моему телу заряд тока и мокрый пот на лбу, отстраняя меня от снов до самого утра.

Рано утром, в шесть, я выбралась, а точнее прокрадываюсь мышей на кухню, заварив себе кофе. Этой ночью я так и не сомкнула глаз, испытав терзания и устрашение. Его руки в крови стояли перед глазами каждый раз, как я закрывала их в попытке заснуть. Это было действительно отвратительно, жутко, а с его стороны – зверски.

В моей голове полный бедлам, и я прикрываю глаза, опираясь о тумбочку, не в силах противостоять собственному безумству. Мне стоить поговорить миссис Робинсон о том, чтобы перебраться в другую комнату, я не смогу ужиться с соседом, что больше напоминает монстра, что пожирает людские сердца. Но тут же промчалась сумасшедшая мысль – дружба с Нильсом Веркоохеным. Только какое может быть перемирие, не говоря уже о дружеских отношения, когда я забрала его детство, отобрала, словно игрушку и младенца. Я понимаю, что раньше я вела себя не простительно, и как бы я того не желала, прошлое не исправить и не вернуть. И теперь могу лишь отследить в его ледяных глазах, как он живет жаждой испортить мне жизнь.