Вскочив на ноги, наймит покрутился на месте, оглядываясь вокруг себя жадным оком. Улочка тут шла под уклон, так как весь Шагристан по сути стоял на сопках, постепенно спускаясь к морю, и пропавшая монета могла укатиться довольно далеко…. Ах, вон она! Лежит, сверкает метрах в десяти от покойничка. Пряча на ходу собранные, Борагус, шагнул к последнему серебряному кругляшу, но не успел он протянуть к нему руку, как из щели в стене, с противным писком выскочила облезлая серая крыса, тут же на бегу схватившая монету зубами. Грабёж!!!

— Стой, зараза!

Дарик сиганул следом за подлой тварюкой, грохнулся всем телом об мостовую и, проехавшись по ней пузом, промахнулся. Крыса ловко проскочила у него между пальцами, бросившись наутёк вниз по улице. Шипя, как придавленный змей, Дарик стартовал следом, выхватывая на ходу испытанный кинжал и прыгая за воровкой не хуже кота. Впрочем, на этот раз швыряться оружием не торопился, понимая, что в юркую крысу, в отличие от широкой спины Фагим-оки, он не попадёт. Подлый грызун ловко проскакал по камням с десяток метров, с лёгкостью уворачиваясь от ловящих его рук, выплюнул дихрем и юркнул в неприметную щель в стене, исчезнув так же внезапно, как и появился. Выпущенная из зубов монета, докатилась до конца переулка, где тот обрывался, переходя в небольшую, но крутую лесенку, проскакала по её ступенькам, выкатилась на середину идущей поперёк переулку улочки и только там успокоилась, завалившись на камни кверху решкой. Яростно ругаясь сквозь стиснутые зубы, Борагус кубарем скатился со ступенек, в два прыжка оказался рядом со своим дихремом, жадно накрыл его ладонью.

— Мой дихрем! — весомо предупредил он остановившегося рядом горожанина.

Тон предупреждения и общий вид Борагуса ясно давал понять, что с ним лучше не спорить, а то убьет. Прохожий с испугом шарахнулся в сторону, а Дарик, с довольным урчанием, зажимая монетку в кулаке, поднялся на ноги. Он оказался посреди улицы, достаточно просторной, чтобы на ней могли разъехаться два всадника, но не достаточно широкой, чтобы по ней могла проехать повозка. Впрочем, местные повозками пользовались редко, предпочитая перетаскивать грузы с помощью носильщиков или навьючивая ишаков. Людей здесь в это время дня было не много, а те, что были, старались держаться в тени натянутых у стен полотняных навесов и не выходить на солнце. Единственный рассевшийся прямо на солнцепеке был однорукий нищий, присевший на корточках возле миски для подаяний под стеной квадратного здания с броской вывеской над входом. Ба-а… да это же духан! Или местный трактир, где подавали крепкий чай и сладко-терпкие бединские вина. Борагус не очень любил местные вина, ему казался диким местный обычай добавлять в напиток неимоверное количество мёда и специй, а чай употреблял лишь вприкуску с местными сладостями, от которых, без должной запивки, просто слипалось в заднице. Но с другой стороны, раз уж он оказался подле духана, почему бы в него и не зайти, помянуть безвременно погибшего Фагим-оку, чтоб его на том Свете черти выдрали?

Осторожно толкнув дверь, Дарик ступил на порог, замерев на нём и щуря со свету глаза, пытаясь привыкнуть к внутреннему освещению. В духане было темно — свет давали лишь тусклые отчаянно чадившие масляные светильники на потолке и по углам помещения. В центре в каменном кругу колодца пылал большой очаг, возле которого отиралась внушительная шумная компания. Судя по одеждам — кочевники. На них были грубые, надетые на голое тело, безрукавки, сшитые мехом вовнутрь, а так же широкие штаны, которые покрывают конские бока не хуже попоны. Цвет харь у всех тёмно-коричневый, как у мяса после длительного копчения. Характер подстать тому же сырокопченому мясу — жёсткий, чтоб не сказать жестокий, и колючий как пустынный кактус. Вот и сейчас, собравшись в тесный круг, копчёные занимались своим любимейшим развлечением: «сажали на бочку» какого-то бедолагу, возбужденно шумя и смеясь. Заметив пустое место в углу, Борагус двинулся к нему, попутно постаравшись обойти пустынников по стеночке, не привлекая к себе лишнего внимания. Что такое «сажать на бочку» он знал прекрасно — самому сидеть, к счастью, не доводилось, но вот видеть, как сажают других, приходилось неоднократно. Весь смысл развлечения заключался в том, что на дно невысокого бочонка крепили горящий факел, так чтобы его пламя было вровень с краями бочки, а сверху сажали задницей на пламя жертву, к горлу которой приставляли меч и ждали, когда несчастного припечет на столько, что тот подскочит, сам насадившись на острие меча. Некоторые «шутники» могут заменить огонь на крысу или змею — тому над кем шутят от этого не легче, что огнём задницу спалят, что крыса обглодает, а что сделает змея, лучше вообще промолчать. Здесь, насколько мог видеть Борагус, использовался на редкость облегченный вариант — с крепким кулаком вместо острого меча. Так что, чем бы тот бедолага ни разозлил этих кочевников, но отделается он сравнительно легко — обожженной задницей и набитой мордой.

Остальные более спокойные посетители духана, восседали на потертых подушках за низкими столами, окутанные клубами кальянного дыма. На развлечения пустынников они смотрели либо с отстранённым интересом, либо с полным безразличием, похоже, что публика здесь собралась совсем не пугливая.

Плюхнувшись на свободное место, Дарик, не отрывая настороженного взгляда от компании в центре зала, сразу же переложил свою саблю так, чтобы ее можно было без помех выхватить, в случае нужды и потому внезапно прозвучавший совсем рядом с ним шелестящий голос, едва не заставил его вздрогнуть. Спасло лишь самообладание.

— Он сам виноват. Решил смошенничать, играя с хаммадами в кости. Теперь получает по заслугам.

Борагус обернулся, с удивлением обнаружив, что напротив него, сидит на плетеной циновке, скрестив ноги и привалившись спиной к стене, человек, судя по одежде тоже из кочевников пустыни. Всё та же грубая куртка-безрукавка, только напяленная не на голое тело, а на шёлковую рубашку с широкими рукавами, перетянутая в поясе красным кушаком, на котором висит перевязь с дорогой саблей. На голове пустынника был тюрбан из багрово-красной ткани и того же цвета платок, закрывавший его лицо так, что оставалась лишь узкая щель для глаз. Борагус, долгое время служивший атраванскому шаху, неоднократно встречался с множеством населявших его царство народов, в том числе и с хаммадами, и считал, что неплохо знает их обычаи, потому внешний вид соседа его слегка озадачил. Кочевники предпочитали носить синие тюрбаны, как символ самого дорогого, что есть в пустыне — воды, белый цвет символизировал у них бедность и рабство, черный символизировал колдовство, а вот, что мог значить кроваво-красный — Борагус терялся в догадках, так как подобного ещё не встречал. На столе перед странным кочевником было пусто, если не считать перевернутой чаши-кулявки с круглым донышком, которую невозможно поставить на стол не осушив её содержимое до дна. Обычай странный, но бывшему наемнику он нравился, особенно во время пьянок.

Пока Дарик внимательно изучал своего собеседника, тот с тем же вниманием разглядывал подсевшего к нему полукровку. Борагус затруднялся объяснить причину, но от взгляда кочевника ему становилось неуютно и начинало преследовать стойкое ощущение, что он смотрит в глубокую могилу, на краю которой стоит. Стоит только ему сделать малюсенький шаг или неловко повернуться и… Тьфу! Ему ли, стремящемуся познать все тайны и Силу Смерти, бояться объятий могилы? Он ходил по её краю не раз и если понадобится, то и внутрь спуститься не побоится! К тому же, насколько он знал, ритуал посвящения в некроманты (или как он там правильно назывался?) как раз-таки предполагал временную смерть…

— Скажи мне, человек, — снова заговорил незнакомец. — Ты веришь в Судьбу?

— Нет! — Сразу же последовал чёткий и жёсткий ответ. — Мы сами творцы своей судьбы. Человека определяют его дела.

Хорошо сказал! Аж самому понравилось. Но вот незнакомец сцепил руки на животе и… засмеялся. Тихий дробный смех резал уши, вызывая стойкое и необъяснимое желание выхватить саблю, и отчекрыжить насмешнику голову исключительно в целях самозащиты и на упреждение. Склонив голову на бок, хаммад взглянул на Борагуса совершенно иным взглядом. Ощущение близости могилы никуда не делось, только теперь она смотрела на него более заинтересовано, как будто желала узнать какой он на вкус.