Маккиавелевна-Иезуитовна, разумеется, упиралась, напоминала мне о своем трауре, но я ломил напролом. Не помогали и ее ссылки на Ксению. Я от них небрежно отмахивался, поясняя, что жаждал жениться на ней исключительно с целью максимально приблизиться к вожделенному трону, иначе зачем мне вообще она сдалась.

Ксения, услышав это от брата, приглушенно вскрикнула, а у меня выступила испарина. Ну погоди, польская хавронья. Свинью ты мне, что и говорить, подложила мастерски, но я не я буду, если не верну тебе долг. И непременно с процентами.

Одно хорошо – теперь мне стало ясно практически все. Получается, основная виновница разительно изменившегося по отношению ко мне поведения престолоблюстителя не Никитичи – Романов и Годунов, а Мнишковна. Именно она развела в его душе огонек ненависти, благо, что ревность – великолепное топливо. А когда вопрос стоит о поползновении другого мужчины, пускай и друга, на твою женщину, бессильно все: и логика, и разумные доводы, и наглядные доказательства.

Разумеется, раздувала костерок не она одна, без их маслица не обходилось, подливали в меру сил. Не всегда умно, не всегда логично, но это как раз тот случай, когда в жарком огне любое сырое полено занимается.

 А Федор меж тем продолжал говорить, все сильнее повышая голос. Прямо тебе Лаэрт. Как там в Гамлете? «Страшись, Офелия, страшись, сестра».

По его словам я и режим проживания в Москве Марины ужесточил до предела исключительно с целью показать насколько велика ныне моя власть. Да и самого Годунова отправил на богомолье в монастырь именно для того, чтоб развязать себе руки. Но она не поддавалась и тогда я, обуреваемый похотью, не сдержался и накинулся на нее, решив овладеть ею насильно. Хорошо, ей удалось позвать на помощь Казановскую. Только потому и удалось спастись.

– Оговор! – выдохнула Ксения еле слышно. – Не мог мой любый сокол в насильника превратиться.

– Да и я поначалу не поверил, пока ныне самолично гвардейцев не опросил, кои в тот день на страже подле ее покоев стояли! – зло заорал Федор. – Они предо мной не таились, да поведали, каким князь оттуда выскочил. Красный весь, всклокоченный, волосы растрепанные, кафтан до пупа расстегнут….

– А… боярыня Казановская что сказывает?

– Ее спросить не мог, – убавил голос Годунов. – Она ж обратно в Речь Посполитую укатила вместе со всеми прочими. Да и какая разница?! Нешто сама не ведаешь, ратники княжевы за своим воеводой и в огонь и в воду, потому оговаривать его нипочем бы не стали.

– Все одно не верю, – и она вдруг ойкнула. – Дверь-то не прикрыта!

Я оторвался от притолоки и в растерянности попятился назад к лавке, но, услышав голос Годунова, вновь застыл на месте.

– Ништо, пущай остается. Воздух тут тяжкий. Не услышит никто, не боись. Пусто кругом. Метелица с прочими у входных дверей службу блюдет, – он неожиданно повысил голос и отчетливо продолжил, – и сюда не придет, покамест не позову, потому бояться подслухов нечего. Лучше слушай, как далее было.

«Так, так. Выходит, коль он про меня ничего не упомянул, значит, сам хочет, чтобы я все услышал, – дошло до меня. И следом вторая мысль: – А почему он не решился сказать мне в глаза? Зачем трепать сестре нервы?»

Но додумать не успел, ибо Федор продолжил рассказ. Теперь речь зашла о моем сватовстве к австриячке, но перечислить доказательства тому Годунов не успел – Ксения торопливо перебила:

– И я о том ведала, – колокольчиком прозвенел ее голосок. – Мне матушка сказывала. И почто его имя в грамотках упомянуто, тоже сказывала: дабы сраму твоей чести не приключилось, ежели неудача станется. То князь не по своей воле, но завет батюшкин исполнял.

– Заве-ет, – передразнил ее Федор. – Я поначалу, когда матушку поспрошал, тоже помыслил, про завет, да возрадовался: хоть в этом на князе вины нет, а опосля заглянул к Марине Юрьевне, дак она мне глаза открыла.

– И слушать не желаю! – отчаянно выкрикнула Ксения. – Лжа, поклеп!

– Нет ты послухай, послухай! – заорал Годунов и заторопился с рассказом. Говорил он быстро, отрывисто, слова у него не лились – выплевывались. И какие слова….

Оказывается, именно после моей попытки силой овладеть Мнишковной, у той от превеликого страху и зародилась мысль попытаться меня сосватать за кого угодно, лишь бы я отстал от нее. Но при этом желательно за иноземку – авось уеду из Руси. Поговорила с верными людьми, нашла достойные кандидатуры. Но вот незадача – заартачился я поначалу, опасаясь, что о сватовстве прознают на Руси. А вдруг оно окажется неудачным? Тогда я запросто могу оказаться в положении охотника, погнавшегося за двумя зайцами – и на австриячке не женюсь, и Ксению потеряю.

И Марина подсказала мне запрятать истинную цель поездки ее доверенного человека под поиск суженой для самого Годунова. Для того я и вышел на Марию Григорьевну. А в разговоре с нею искусно подвел к тому, чтобы она сама предложила замаскировать поиск невесты для ее сына якобы желанием князя соединиться брачными узами с родственницей из императорского дома Габсбургов.

И вновь я не смог удержаться от восхищения, оценивая виртуозность хитросплетения наияснейшей. Говорят, в каждой бабе сидит чёрт и хоть изредка да высовывает свои рога наружу. Если так, сдается, в Иезуитовне засел сам сатана.