Шрифт:
И ведь как логично выстроила. Нет, кое-какие недочеты в ее версии имелись. К примеру, если я сватаюсь к сестре австрийского герцога, то зятем царя быть не смогу, следовательно, мое хвастовство насчет мономашьей шапки отпадает. А впрочем, про шапку не ее работа, Романова. То есть и в этой нестыковке ее просчета нет: простая несогласованность действий.
Зато как быстро она сориентировалась в изменившейся обстановке. Стоило ей узнать, что я заранее обговорил сватовство с Марией Григорьевной и бац – получите тому пояснение. Можно сказать, сработала мгновенно. Или…. Погоди-ка….
И тут я все понял. Да ничего подобного. Эта комбинация с женитьбой Федора на австриячке с самого начала преследовала одну-единственную цель – подставить меня. То-то Лавицкий настоятельно рекомендовал не рассказывать о ней никому, включая дьяков Посольского приказа. Да и я хорош! Нет, чтоб призадуматься, отчего иезуит столь щедр на посулы? Бойся данайцев, дары приносящих! А я, дурак, размечтался одним разом решить проблемы с русским флотом!
Ах, Лавицкий! Ну, попадись он мне в тихом месте, уж я отблагодарил бы патера-данайца за все сразу. И за испанские галеоны, и за высокие цены на русские меха, но особенно за невесту-австриячку.
От раздумий отвлек голос, нет, вопль Годунова:
– Да какой оговор, когда Марина Юрьевна мне сказывать поначалу ничего не хотела! Я ж кажное словцо чуть ли не клещами из нее вытягивал. И ведь даже когда князь из Эстляндии возвернулся, он от затеи жениться на ней не отказался. Так и посулил ей: все одно моей станешь. Для того он и мою свадебку всячески оттянуть стремится. А ежели ей веры нетути, тогда прислушайся к тому, о чем народ на торжищах болтает. Он же ни одной бабы дворовой не упустил, а с девкой своей ледащей, коей и дюжины годков поди не исполнилось, и вовсе чуть ли не кажный вечер в особливом домишке утехам предавался. Да столь яро, что визги и вопли ее вся дворня слыхала. Мало того, он, остатки стыда утеряв, ее и еще одну в поход с собой прихватил, чтоб и там по ночам уд свой тешить.
– Оговор, – простонала Ксения еле слышно. – Лекарки они.
– Да у тебя, как я погляжу, повсюду оговор!– громче прежнего заорал Федор. – А ты гляделки-то разуй, да приглядись, чего он творит, да сколь с моими дарами неласков. Эвон, хошь бы для прилику шубу соболью на себя надел, так ведь ни разочка единого я ее на нем не видал.
– Лето ж, Федя, жарко в шубе, – раздался слабый голос Ксении.
– Лето?! А иные прочие, хошь бы Романов, не глядят на лето, носят, памятуя, что с государева плеча. Опять же посох дареный. Тут на лето не сошлешься.
Ну, хватит! Сколько можно издеваться над человеком. Понимаю, он ей брат, а последний год вообще в отца место, но все равно не дело, и я шагнул вперед, к двери молельной, решив вмешаться, а дальше будь что будет.
– Да ежели бы токмо с одними моими дарами – пущай. А ты сама у женишка своего спроси, отчего он жиковину с синь-лалом [23] , кою ты ему самолично в Костроме на палец вздела, боле не нашивает. Случаем, не ентой девке подарил, ась?!
23
Жуковиной на Руси называли перстни, в которых драгоценный камень, размещенный в центре, обжимался со всех сторон тонкими зажимами, как лапками жука, отсюда и название. Синь-лалом, в отличие от простого лала (рубина или красной шпинели) называли в то время сапфир.
Я уже взялся за ручку двери молельной, но притормозил. Перстень-то Ксюши и впрямь после ворожбы пророчицы исчез. И Ленно мне его не вернула и отыскать его не удалось, хотя мои гвардейцы под каждую травинку заглянули. Даже чудно. Ладно золото, оно могло в костре расплавиться, а синь-лал, то бишь сапфир. Он-то куда делся? И если она сейчас спросит о нем, то как я поясню Ксюше его отсутствие?
А братец ее не говорил – орал во весь голос:
– А на днях сам мне поведал, что отказывается от тебя!
– Так и сказал?! – ахнула Ксения.
– Почти, – чуть убавил громкость Федор, пояснив: – Стыдно поди стало, потому он песней. Я-то поначалу в ум не взял, да Марина Юрьевна опосля растолковала. Не сразу, жаль ее за тебя разобрала, но опосля не выдержала, обмолвилась. Тогда я княжьи словеса и припомнил. И точно. Так он и пел: лучше бадью вина мне, а царевны и даром не надо, хоть убей, не возьму.
Ну, Макиавеллиевна, ну, сильна. И песни мои для своих целей использовала. Даром, что с виду воробушек воробушком, а дерьма на меня навалила как корова. Или нет – такую кучу один мамонт в состоянии наложить, а то и вовсе какой-нибудь диплодок. Ладно, ладно, придет мой черед, сочтемся.
– Да неужто у тебя нисколечко гордости нетути, ежели ты и опосля таковского перстень его возвернуть не хочешь?!
Я похолодел. Вон, оказывается, к чему подводил братец. Чтоб Ксюша первой заявила о разрыве и в знак этого отдала обратно…. Ох, Федя, Федя!
– Не бывать тому, – донеся до меня тихий, но непреклонный голос Ксюши. – Пущай он сам, а я первой ему отказного слова вовеки не молвлю. И перстень не отдам.
– Добром не отдашь, силком сыму и сам в его рожу кину, – предупредил Федор.