Я начал было говорить, но не уверен, что он услышал хоть слово. И взгляд. Ей богу, лучше бы он меня ударил. Да, не за что, но пускай. Все лучше, чем этот взгляд. Так на друзей не смотрят. Разве когда прощаются с ними и прощаются навсегда. И не из-за того, что они умерли, а потому что перестали ими быть.

– Мыслил, поди, не мытьем, так катаньем своего добиться?! – выпалил он. – Я ить тебя насквозь вижу, вмиг уразумел, чего ты задумал! Коль затея с племянницей цесаря не удалась, отказали тебе, ты решил вспять повернуть, а чтоб я не воспротивился, замыслил мою милую сестрицу на позор выставить, осрамить пред людьми?! Не выйдет!

А на лестнице уже слышны торопливые шаги. Вон и головы телохранителей показались внизу. Впереди Метелица, следом еще трое: Лапоток, Летяга и Хмель. Торопятся, спешат. И я, кажется, догадываюсь, для чего Федор приказал Метелице собрать всех сюда.

Они не успели подняться, как Годунов, сделав шаг в сторону и повелительно тыча пальцем в мою сторону, приказал Метелице:

– Взять и немедля в острог!

Метелица жалобно посмотрел на него и, вздохнув, обреченно шагнул в мою сторону.

«Интересно, какая ж это у меня по счету отсидка будет? – мелькнуло в голове. – Четвертая? Пятая? Прямо тебе вор в законе. А я-то, балда, думал, что уж с чем-чем, а со скитаниями по тюрьмам покончено. Не-ет, правильно на Руси говорят: от тюрьмы да от сумы зарекаться нельзя….»

Однако, подойдя ко мне, Метелица повел себя странно. Он не взял меня под локоток, да и вообще ничего не сказал, а напротив, резко повернулся лицом к Годунову, закрыв меня своей спиной, и угрюмо произнес:

– Все мы в твоей воле, государь, а токмо невместно мне и моим людям над князем насилие творити. Да и не по чину нам оное.

Федор озадаченно уставился на него и остальную троицу, продолжающую безмолвно стоять на лестнице. Их поведение выглядело настолько неправильным, что он растерялся, озадаченно спросив, да и то шепотом:

– Как… не по чину?

– А так, – невозмутимо пожал плечами Метелица. – То ж воевода наш и твой верный слуга. За что мы его должны хватать-то?

– Да ты кто таков есть?! – прорезался наконец голос у Годунова. – Пес, холоп безродный! Как смеешь перечить?!

Метелица набычившись, молча и терпеливо слушал бессвязные выкрики разбушевавшегося престолоблюстителя, но, улучив момент, когда тот сделал паузу, возразил:

– Вот потому, государь, и не могу, ибо я и впрямь два лета назад псом безродным был, скоморохом на увеселении, покамест князь меня на службу не взял, да в гвардейцы не возвел. И далее не кому-нибудь, а мне доверил твою жизнь от ворогов тайных блюсти. Мне и вон им, – кивнул он на застывшую троицу. – И как нам супротив него идти, коли мы его в отца место почитаем? Нет, ежели бы он недоброе супротив тебя умышлял – иное, а так…

Годунов тяжело уставился на него.

– Стало быть, вон вы как, – протянул он и неожиданно успокоившись, совсем иным тоном заметил, обращаясь ко мне: – А верно меня Марина Юрьевна упреждала про твоих людишек. Неспроста ты их ко мне приставил, князь, ох, неспроста. Какие ж они после таковских слов мои телохранители? Разве до поры до времени, покамест ты не решишь со мной разделаться.

– Неправ ты, государь, – возразил я. – За тебя они кого угодно на клочки порвут. И меня тоже, поверь, – и с этими словами я легонько потянул нож, висевший у меня сбоку на поясе.

Демонстрация атаки удалась. Федор и понять не успел, что именно я делаю и зачем, а цепкие пальцы Метелицы перехватили кисть моей руки, намертво сжимая ее и не давая извлечь нож до конца. Да и остальные словно по команде ринулись вперед, причем Лапоток с Летягой к Федору, на всякий случай загораживая его своими телами, а Хмель ко мне, на помощь Метелице.

– Стоп! – рявкнул я ему и похвалил десятника. – Быстро сработал, молодца, но на будущее захват запястья делай чуть пониже. И руку сразу ломай, а не жди, – не удержался я от замечания.

– Будь на твоем месте иной кто, уже от боли выл, – проворчал Метелица, продолжая настороженно смотреть на меня, но захват ослабил, позволив мне спокойно задвинуть острое лезвие обратно в ножны.

– Ладно, поверю, – согласился я и улыбнулся опешившему Годунову. – Теперь сам видишь, государь, твои они и только твои. Но… телохранители, а не тюремщики. Так что лучше ты их не неволь. Да и ни к чему оно. Коль повелишь, я и сам пойду, куда скажешь, – и, криво усмехнувшись, добавил. – Даже если пошлешь очень далеко.