Узел скручивался туже, туже и туже, натягивая готовые лопнуть струны.

Он был так близко и так далеко!

— Что ты делал всё это время? Просто спал? Вот так, под своей чистой силой? — закричал Алвес вдогонку, надеясь думать о другом, а не о предательстве якобы прошлого своего перерождения.

Аллен остановился на балкончике. Небольшом, с невысокими, целыми перилами, выпирающим над огромным помещением внизу. Как бы Алвес не опасался, но шагнул к юноше, ступая, осторожно проверяя крепость пола под ногами. Перегнулся, заглядывая вниз, и сдавленно охнул, признавая помещение. Внизу оказалась разбитая платформа и странные пентаграммы и символы. Гигантские.

— Здесь жила чистая сила и Хевласка, — Аллен опустил левую руку, что до этого рассматривал. И продолжил уже о другом. — Это был долгий, вековой, видимо, сон. Всего лишь сон. Вначале кошмар. Где я пытался спрятаться от страшной тени. А потом всё рассвело, но всё ещё оставалось страшным. Хоть я не чувствовал себя больше загнанной дичью. Будто, наконец, оказался на своём месте. Там, где нужно. И это было так интересно. И я мог сделать всё что должен. И не хотел никуда возвращаться. Возвращаться было так… больно. — Аллен перевёл взгляд к мужчине. — Последний раз я был в сознании, когда ты убивал меня, Тики.

— Меня зовут Алвес сейчас…

Аллен обернулся, хмуря брови и явно замечая все колоссальные изменения в выражении и позе Алвеса, после того как невинная фраза соскользнула с кончика языка, словно ключ, отпирающий последнюю дверь.

— Ась?

— Просто… я… вдруг, — Алвес запнулся на ровном месте, цепляясь во вьющуюся шевелюру и с силой дергая. Но больше не имея сил сопротивляться очевидному, выдыхая ошеломлённо и, — Аллен!

— Д-да?

Никогда ещё Алвес не чувствовал себя столь слабым, беспомощно хватая воздух ртом, пытаясь пробиться сквозь чужие, неожиданные образы, впивающиеся в душу, словно дитя в юбку отчего-то не признающей матери, по которой оно так истосковалось.

Его память.

Его мальчик. Неопрятный, хмурый, снежноголовый и сероглазый, язвительно проехавшийся по Тики, его внешности, образу жизни и отчаянно пытающийся придумать, где бы ещё наскрести недостающую пару сотен за час, оставшийся до отправления поезда.

Они начали ругаться, спорить о ерунде, и в итоге Аллен так денег и не достал. Задержался на целую неделю, за которую успел порядочно вырасти в глазах, успокоиться, улыбнуться, приластиться и расслабиться в компании… Тики.

Его компании. Алвеса.

Мальчик был милым обманщиком и жуликом, вежливым, общительным, очень милым и имел глубину, что Тики не встречал во многих взрослых.

Тики признавал его зрелость. Но его любимым занятием было напоминание о юности нового друга. Когда Аллен злился, к нему возвращалось что-то искреннее, забавное и настоящее. Что-то, что невозможно разлюбить, увидев однажды.

— Ты тот самый мальчик… — наконец произнёс он, хотя был уверен, что по лицу, впрямь так похожему на лицо «Тики», Аллен прочёл уже и о пробуждении памяти, которой Ной неистово сопротивлялся на протяжении века с лишним. И о прочем. — Тот бродяжка… который оплачивал долги за учителя. Но… — Он поднял голову, встречаясь с серыми глазами. — Ты ещё был таким наглым и разорался…

— Ты пытался «учить меня жить».

— А ты сказал, что я и сам ничего не видел толком по сравнению с тобой.

— И я попросил тебя доказать и показать.

— И вёл себя, словно уже добился небывалого.

— Я готовился стать экзорцистом, даже если не произносил это вслух.

— Как и свою фамилию…

Ту самую, что Тики позже узнал из самого страшного источника, наивно продолжая верить, будто его мальчик, вдруг получивший плащ экзорциста, и Уолкер, обречённый Графом на смерть, не одно и тоже.

— И ты говорил, что ещё обыграешь в покер, — новое милое воспоминание, окрашенное болью.

— И обыграл, — согласился Аллен. — Позже. При нашей новой встрече, когда ты не мог отвести взгляда от моего плаща, и я думал, ты просто удивлён.

— И ты обыграл меня. — Тики кивнул. — Поставил на кон свой дурацкий плащ так гордо и прямо. И до конца той игры делал вид, будто мы не знакомы… А ещё ты имел привычку неожиданно лезть целоваться.

— И ты сказал, что мне ещё рано, придурок.

— Тебя это не остановило… — и совсем тихо, виновато: — и мы целовались.

Потому что Алвес, потому что Тики делал это искренне. Не догадываясь, насколько искренне. Не подозревая, как его сломает память об их невинных разговорах и поцелуях позже.

Не зная, что предаст. Предаст – не пройдёт и года.

Они стояли друг напротив друга.

Растерянный, безумный, раздавленный, не знающий, как дышать, когда твою грудь раздробило. И Аллен — решительный, холодный, со слегка выпяченной губой, плотно сжатыми челюстями и глазами, полными боли, что хватило бы на весь мир.