– I put a spell on you, - пытаюсь изобразить хриплый надрыв блюзовой исполнительницы, что в сложившихся обстоятельствах больше напоминает осипший сорванный шепот.

Его правая рука преграждает путь побега обратно в коридор, по другую сторону прикроватный столик и сама кровать. Бенедикт улыбается, когда видит в моих глазах полное и окончательное понимание сложившейся ситуации. Он охотник, я преследуемая, и все это за какие-то несколько минут. Я обвиваю руки вокруг его шеи, надеясь на поблажки, согласно с Женевской и прочими гуманными конвенциями. Бенедикт склоняется ко мне еще ближе, опаляя горячим дыханием. Полдыхания осталось до прикосновения, до поцелуя, но он отстраняется и принимается за ленту корсета. Она поддается, но очень медленно, кольцо за кольцом, он теряет терпение и находит решение на столике. Там лежит нож для писем. Охотник взялся за оружие, о счастливом спасении в чутких объятиях цивилизованного англичанина нечего и мечтать. Его первобытное сумасшествие заразно, оно передается с горячим дыханием, с мимолетным касанием, я с интересом наблюдаю за происходящим, сдаваясь на милость сильнейшему.

Бенедикт сосредоточен на ленте, я на собственном частом, судорожном дыхании. Сплетение за сплетением она падает к моим ногам, разорванная холодным металлом. Последний кусок атласа он победно вытаскивает из корсета на острие ножа. Я тянусь к нему за чем-то большим, чем сладость ожидания, жажду продолжения игры, корсет падает к ногам, он тут же возвращает меня обратно, ограничивая свободу действий.

– Ты уже наигралась на сегодня, - говорит он и берет меня за запястья, прижимая руки к стене. Он еле прикасается губами к моим ключицами, впадинке между ними, скользит щекой по шее, вдыхает запах жертвы, целует мочку уха, прикусывает ее, я подаюсь навстречу, но он только сильнее сжимает мои руки. Его губы дразнящее близко у моих. Легкое, почти неосязаемое касание. На мгновение я теряю его. Затем он впивается в мои губы требовательно, жадно, до боли. Я сдаюсь его напору, приоткрываю губы. Я мягкая и податливая, он жесткий и хищный. Расчетливый, как на поле брани. Опасный, как инстинкт самосохранения. Похоже, я раздразнила его не на шутку. Он сосредоточен и грациозен, как дикая кошка в последнем броске.

Бенедикт отпускает мои руки, я опять обвиваю их вокруг его шеи, расстояние между нами исчезает, я чувствую каждый сантиметр его тела, его истому, желание, его твердость. Он срывает с меня юбку, я переступаю ее и швыряю в угол вслед за корсетом. Продолжает целовать, губы горят от его агрессивных, диких поцелуев. Его руки ласкают мое тело, спускаясь все ниже, они скользят по кружеву белья и сжимают мои ягодицы, я двигаюсь к нему, вверх и вниз, вверх и вниз, так, словно мы уже на кровати. Исходящая от него опасность и неутоленная жажда напрочь сносят голову.

Он берет меня за руку и легко подталкивает к кровати, я сажусь на самый край и жду, чего дальше потребует от меня глава прайда, грозный необузданный хищник. Он присаживается у моих ног и снимает обувь, каблуки летят в неизвестном направлении, проводит руками по чулкам, которые так выводили его из себя еще полчаса назад, отстегивает их от пояса и медленно, дразня, снимает один и следом за ним второй. Я ложусь, податливая и мягкая, как вода, он обрушивается на меня, обжигая и поглощая, как огонь. Кровать предательски скрипит, и я чувствую под собой стрельнувшую пружину. Похоже, сегодня все наши соседи вынуждены будут слушать радиоспектакль из номера 27.

Несмотря на завоеванные позиции и явный перевес на своей стороне, он не спешит продолжать наступление. Он играет, приближая конец. Целует мою шею, плечи, отстегивает одинокий и ненужный пояс от чулок, продолжает целовать мне живот, продвигается ниже, стаскивает трусы, опускается еще ниже, я же могу только запускать руки в его волосы и молить о пощаде. Он так же издевательски медленно поднимается вверх, ласкает грудь, небольшая передышка помогает мне начать сравнивать счет по количеству снятой одежды. Его расстегнутая рубашка, по сравнению с моей наготой, выглядит вопиющей несправедливостью. Снять ее не могу из-за запонок, и надо было подарить именно эти, большие и закручивающиеся. Пока он занимается поиском предела моих обостренных ощущений, целует грудь, прикусывает соски, его длинные тонкие пальцы оставляют невесомые, иллюзорные, призрачные ощущения на коже, распаляя до грани, я побеждаю резьбу на запонках. Я дышу беспорядочно, еще немного таких упражнений и не сдержусь, влив в хор скрипов и прерывистого дыхания стоны. Футболка волшебным образом летит следом за рубашкой. Я расстегиваю его штаны, он помогает снять их. И входит резко, жестко, с силой наваливаясь на меня, вышибая из легких воздух вместе со стоном. Ритмично, твердо, жарко, словно сам голод и вожделение. Он наступал, я отступала. Я принимала его хищную агрессию нежно и беспрекословно. Мои стоны, его горячее дыхание, его пальцы, сомкнутые в моих, глаза, полные безумия и стремления обладать, сплетение тел, поглощенных страстью. Разум, логика, реальность – отступило все. Одно движение, быстрее, отчаянней, без поблажек, до беспамятства…

Только утро принесло ясность во вчерашнюю ночь. Насколько это возможно с подобными моментами чистого эйфорического помешательства. Я лениво потянулась в кровати и начала рассматривать поле битвы. Корсет и юбка превратились в бесформенную кучу где-то на границе спальни и коридора, туфли лежали один у двери, другой у трюмо. Я долго шарила взглядом по полу в поисках трусов, но нашла там только футболку и рубашку Бенедикта. Черное кружево нижнего белья уютно пристроилось на мордашке малыша со стрелами, вырезанного на спинке кровати, за ней, на кресле, валялись его джинсы. Я приподнялась, чтобы найти торшер, который, даю голову на отсечение, стоял у кресла еще вчера.

– Вчера ты свела меня с ума, женщина, - желает доброго утра хриплый сдавленный голос с противоположного конца кровати.

Я улыбаюсь, чего и добивались. Смотрю на царапины на его скульптурной заднице и понимаю, что жизнь удалась. Наконец сажусь в кровати, подбирая под себя одну ногу, мне открывается происшествие за спинкой кровати. Торшер пал жертвой все тех же джинсов, которые придавили его к креслу. Бенедикт проводит рукой по внутренней стороне бедра, я вздрагиваю от болезненного ощущения, опускаю взгляд на засос. Жизнь удалась не только у меня, он целует мое плечо, там след от укуса, вспоминаю я, вчера он решил, что отхватить от меня кусок будет более мужественным поступком, чем кричать вместе со мной. Похоже, по количеству нанесенных повреждений ведет он.

– Извини, - раскаивается порядочный англичанин за то, что вытворял вчера.

– После такого не испытывают чувства вины, исключительно гордость и верх самодовольства. Теперь я понимаю, что ты имел в виду под невъебенно фантастическим любовником, - улыбнулась я.

– То есть до этого ты так не считала, - Бенедикт поднял бровь и покосился на меня.

– Просто до этого я не понимала наличие усилительной частички нецензурного толка рядом с «фантастическим любовником». И да, мы еще успеем заглушить твое чувство вины до завтрака, - сказала я и потянулась к нему за поцелуем.