Вздернул бровями, поджал губы на мгновение.

Скривился:

– Рано еще, конечно… «гоп» говорить. Но… - несмело закивал головой, - есть такая вероятность. По крайней мере, Фирсов точно уже не будет залу**ться…

– Эт да… - задумчиво, брожу бесцельным взором по верхушкам деревьев за окном. Скорбный, болезненный вздох.
– Эт точно… С-с*ка он, - обиженно закусила на мгновение губу.
– Ну, че стоим? – дернулась, кивнув на дорогу. Взгляд на Бориса: - Поехали…

***

– Ну, не на внедорожнике же мы! – обижено рявкнула я, утонув в кресле. – Хр*на лысого ты в эту лужу полез? – отчаянно махнула рукой на вид за лобовухой.
– И, кстати, - разворот, взгляд в лицо, - почему не на джипе… за город-то?

Коротко рассмеялся. Отвечает взором:

– Да менее устрашающе хотел выглядеть…

Истерически захохотала я:

– Ты, б***ь, себя в зеркало видел? Менее угрожающе... он хотел. Ты бы еще на велосипеде сообразил...

– На мопеде, - ржет пристыжено гад.

– На х*еде! – раздраженно сплевываю. – И че, вообще, сюда попёрся?

– Да судя по навигатору… тут невъ***нная дорога…

Скривилась.

– И че теперь? Пешком идти, до города? Эвакуатор искать?

– Да сейчас дозвонимся…

– Куда? Глянь, - тычу взглядом на экран телефона. – Ни единой полоски…

***

– Хочешь, в машине оставайся… Всё равно возвращаться.

– Смешно… - сердито язвлю.

– Что, страшно? – хохочет. – Местных волков боишься?

– Ага. Их родимых. А кто тебя будет защищать, если что случится?

– А, ну да, - откровенно ржет. – Че это? Местный герой – а я умаляю его достоинства…

Глава 20. Исповедальный эшафот

Глава 20. Исповедальный эшафот

***

Через поле, поросшей травой, в сторону леса, а там… если опять верить навигатору, недалеко и трасса. А значит – есть шанс или поймать сотовую связь, или попутку…

– Ну, так, - внезапно нервически рассмеялся Борис, нарушив странную тишину, что пролегла между нами. – Расскажешь… как так, что случилось, что… сестра настолько ненавидит брата, что… временами готова идти по головам, лишь бы досадить ему?

Хмыкнула я. Тотчас замерла на месте – отчего враз поравнялась со своим учтивым кавалером. Ядовито улыбаюсь:

– Ты же все уже пробил про меня. Что я еще могу добавить?

Ухмыльнулся загадочно. Вмиг обнял за талию – напор – и вновь пошагали дальше.

– Да что угодно… мне всё интересно. Но только от тебя, а не то, что кто-то где-то услышал или додумал. И я говорил, что это для меня осталось загадкой… Так почему? Что он сделал?

– Сделал… - нервически смеюсь над словом, выбором слова. – Это даже… не определенный какой-то поступок, - решаюсь все же начать. – Было, конечно, и нечто конкретное. Однако… это – общая его, вся политика в доме. То, как он ставил себя, как ко мне относился. Вообще, отца-то я и не знала. Всё по тюрьмам сидел, а потом… и задавился. Только на фото и видела. Макс же – напротив. А потому не хотел идти по его стопам: всегда доказывал, что он - другой. У нас-то и фамилия – не отца, а по матери… Фирсовы. Вот и я выродком родилась… Гадким, тупоголовым, неправильным. Максу тогда уже за двадцатник перевалило. Пока он в армии был… батя вернулся. Ну, мама его и встретила. Ненадолго, но хватило, чтобы мною залететь. Тот – опять на нары, мать - рожать. Макс дембельнулся. Идеальное стечение обстоятельств. Он мне за отца всю жизнь и был. И ремнем бил, и читать учил, и как пацанов н***й посылать тоже. В общем, хороший… он в сути своей был. Хороший, пока я подчинялась. Мать его очень любила, и любит. Слушается во всем. Оно-то и понятно – опора. Сразу после армии - работа, параллельно учеба. Нас содержал. Да даже сейчас, своя семья, вон племяшка, дочь его, растет, в школу уже ходит, а все равно… нет-нет, да подкинет денег: то на еду, то за квартиру заплатить, когда у меня работы нет. Ибо мамкиной зарплаты – сам понимаешь… Что она там, в школьной столовке, получает? Может, если поваром хотя бы – то продукты бы таскала домой, а так… одно только название. И вот я росла – и всё больше в батю шла. Там накосячу, там перегну. Нет… не воровала, как тот ублюдок, и даже не особо дралась. А слово по слову, или еще чего – и начиналось. Ах, она такая… ах она сякая… И учиться не хочет, и думать башкой не может. Пропащая… в общем. И всё пилил меня, пилил. Что не сделай – всё невпопад. Лет после десяти… ни разу не похвалил. Пятерка, признание какое-нибудь в плане спорта, или танцев, даже когда в волейбольную команду взяли – всё по***. Всё равно рукож*пая… и ни на что негодная, неспособная. И мать… соответственно, того же обо мне мнения.

Ну… и пустила я всё по х*ю. А толку пыжиться? Толку?

Одна отрада – у бабки когда жила… Тут, кстати, - махаю рукой, - недалеко. Добрая женщина была. По отцовской линии… Лет пять назад… умерла, - шумный, болезненный вздох.
– Любила я у нее зависать летом. А че?.. Друзей в городе нет: каждый тоже где-то шкерится (а они – так, вообще, отдельная тема для Макса: не то, что пересажать их всех готов был, а даже поубивать). В общем, бабка… такая сердобольная была, что у Фирсова аж зубы от нее сводило. А ведь не догадывался почему: у Бога она прощение молила… за сына своего. Что таким дебилом вырос, что судьбу детей искалечил, жене нервы сколько трепал – неотложка частая у нас гостья была, в свое время, когда Макс малой еще был. Бухал этот урод, что черт, бил сильно, унижал… не раз с топором гонялся. С*ка, в общем. Демон, как и я… И вот бабка всё молила… ухаживала. Всех животных-приблуд… в деревне подкармливала. Последнюю пенсию на них тратила. Кошечки, е**чие, собачки, птички, лисички – всех, кого находила. А я малая была – с радостью ей помогала. Для меня это было нечто… невероятное. Словно Ангел во плоти… и я ему, ей усердно вторила, дабы хоть на грамм обрести ее чистоты, быть достойной всего этого: ее ласки, доброго слова, поддержки. Любила она меня, ой, как: так не все матери своих детей любят… И я хотела быть достойной, или хотя бы выглядеть достойно в ее глазах. А потому старалась, подражала… И все это было от души. Там, в деревне, вдалеке от моей городской жизни… я была совсем другим человеком. Даже материться не смела – причем… вовсе не хотелось, не тянуло. Ни материться, ни курить, ни бухать (а этим я уже тогда грешила). Хотелось быть человеком… как и она – настоящим… Человеком. Мы даже на кладбище ходили – за заброшенными могилками ухаживали. Уже и креста там нет, а она по именам всех помнила, называла. Приветствовала, справлялась о настроении, о близких, о правнуках… И вот однажды… Фирсов как-то заявился в наш «рай» нежданно-негаданно. Весь ходуном ходит, че-то у него там, в башке, кипит, а наружу – как всегда… ни слова. Только гавкает, как пес на цепи: и укусить охота, и не за что… Ну, а мы с бабкой… о всем этом нашем… «помешательстве» уже давно не вспоминали, так как знали – бесило оно его. Всё бесило: «расточительство», «маразм» и «притворство»… Это ты, с*ка… притворялся, а мы – искренне помогали. И вот вечер с нами, день, второй. Как-то и не уезжает. Только по делам отлучается – и всё. И молчит, главное. Ничего не говорит. А если бы отдых – на рыбалку бы, стопудово, рванул или по грибы – ни**я. Дома сидит, двор пасет… и нас с бабкой. В общем, не выдерживает она: уводит меня за сарай, в огород: а-ля… клубнику полоть, а сама шепчет: «…там, в конце улицы, ближе к лесу – есть дом заброшенный, как раз за хатой Морозовых. Там мужчина один живет. Тихий, неагрессивный. Недавно появился. И он ранен – ему нужна помощь. Уйду я – Максим поймет, что что-то не так, а если ты – то скажем, что к Морозовым пошла, молоко купить. Отнеси ему еды, воды. Лекарства передай. Можешь даже не подходить, на входе оставь – и сразу домой. Ему уже лучше – сам справится. Поди… не первый раз у него такое. И к Морозовым не ходи, скажем, будто не дождались те и другим продали… Ну, что, пойдешь?»

Говно вопрос для малолетки! В свои тринадцать я чувствовала себя круче, смелее и сильнее даже того же Чака Норриса. А потому… захапать нужное: что всунуть в карманы, а что за пазуху - и партизаном прорваться в укрытие.

Не послушала я бабку: не сбросила балласт этому бомжу… и не умчала сразу. Нет, напротив. Отыскала его, накормила, напоила. Раны обработала, перевязала (как та меня учила - правда, на собаках, но все же)… Странный типок был. Всё время молчал. И вообще, за этим его капюшоном, бородой, усами – только глаза и видно. Голубо-серые такие, добрые, глубокие. А еще крест у него был… как перевязывала, так и увидела – странный такой, корявый, недорисованный. Косой…

Обмерла я на полуслове, захлебываясь уже прошлым, слезами – них*ена уже не видно, даже куда ступать. Выдох шумный. Застыл рядом со мной и Боря. Стоит, молчит.

– В общем, - решаюсь договорить. – Убили его… Фирсов с*кой оказался… Что, конечно, не новость. Сейчас не новость – а тогда я ему еще давала шанс. По делу приехал. Выцеплял какого-то преступника. Вот его люди за мной и проследили…

С тех пор и ношу этот его, свой крест. Словно я его убила… первое мое тату…

Макс давил все сильнее, а я рачительнее уходила в себя, теряя почву из-под ног. И если раньше довольствовалась странной игрой в виде пирсинга… то дальше и того стало мало. Сначала лезвие… потом нож… стекло… да все, что угодно – острое… на то и острое. Кожу режешь – и физическое… стирает душевное. Разум вопит о чем-то ином… а тебе и хватает. Но шрамы… шрамы оставались. И когда Фирсов всё это увидел (и то, десятую долю того) – так избил меня, так… что я уже даже не знала: плакать или радоваться, что всему конец.