Доктор Тисдейл взял трубку.

– Здесь доктор Тисдейл, - сказал он.
– Можете ли вы дать мистеру Доукинсу знак того, что это действительно вы?

И снова положил ее.

– Он сказал, что попробует. Нам нужно подождать.

Вечер снова выдался теплым, окно, выходившее на мощеный двор в задней части дома, было открыто. Минут пять или около того двое мужчин стоял молча, в ожидании, но ничего не происходило. Затем капеллан произнес:

– Думаю, все достаточно ясно.

Он еще не закончил говорить, как в комнату ворвался поток холодного воздуха, заставив шелестеть бумаги на столе. Доктор Тисдейл подошел к окну и закрыл его.

– Вы ощутили?
– спросил он.

– Да. Ветер. Ледяной.

Снова поток воздуха, теперь в уже запертой комнате.

– А теперь?
– спросил доктор.

Капеллан кивнул. Его сердце внезапно устремилось к горлу.

– Господи, спаси и сохрани нас от всех опасностей текущей ночи!
– воскликнул он.

– Здесь что-то есть!
– сказал доктор.

Это что-то проявилось, когда он еще не кончил говорить. В центре комнаты, ярдах в трех от них, показалась фигура человека, голова которого лежала на плече, так что лица не было видно. Человек взял голову обеими руками, выпрямил ее и посмотрел прямо на них. Его глаза были выпучены, язык вывалился, а на шее виднелась темная полоса. Затем раздался скрежет досок пола, и фигура исчезла. Но на том месте где он стоял, на полу осталась новая веревка.

Воцарилось молчание. Пот стекал с лица доктора огромными каплями, белые губы капеллана шептали молитву. Огромным усилием воли доктор взял себя в руки и указал на веревку.

– Она исчезла после казни, - сказал он.

Снова зазвонил телефон. На этот раз капеллан не нуждался в просьбах. Он подошел и поднял трубку. Какое-то время он молча слушал.

– Чарльз Линкворт, - наконец произнес он, - пред лицом Бога, перед которым ты стоишь, скажи, искренне ли ты раскаиваешься в ужасном грехе?

Ответа доктор не услышал, капеллан закрыл глаза. И доктор Тисдейл опустился на колени, слыша слова Отпущения.

Снова наступила тишина.

– Я больше ничего не слышу, - сказал капеллан, опуская трубку.

Вошел слуга доктора, держа в руках поднос с напитками и сифоном. Доктор Тисдейл, не глядя, кивнул в ту сторону, где совсем недавно стоял призрак.

– Возьмите эту веревку, Паркер, - сказал он, - и сожгите ее.

Последовало молчание.

– Но здесь нет никакой веревки, сэр, - наконец произнес Паркер.

NEGOTIUM PERAMBULANS

Случайный турист, оказавшийся в Восточном Корнуолле, возможно, заметит, проезжая по возвышенности между Пензансом и Лэндс Эндом, обветшавшую табличку, указывающую вниз по крутому склону и содержащую выцветшую надпись "Полеарн 2 мили", но вряд ли нашлось много охотников проделать эти две мили, чтобы удовлетворить свое любопытство знакомством с местом, о котором в их путеводителе сказано всего лишь несколько слов. В паре строчек сообщается о маленькой рыбацкой деревне с церковью, не представляющей особого интереса за исключением нескольких изразцов и росписей деревянных панелей (первоначально принадлежавших более раннему строению), образующих алтарную ограду. Но церковь в Сан-Кредо (к сведению туристов) имеет аналогичные украшения, намного превосходящие своей сохранностью и представляющими поэтому больший интерес, а потому даже любителей церковного искусства заманить в Полеарн довольно трудно. Рыбку трудно поймать на такую наживку, тем более вряд ли кто решится, будь то автомобилист или велосипедист, подвергнуться риску в малонаселенном районе, на крутой дороге, представляющей в сухую погоду твердь, усыпанную острыми камнями, а после дождя - мутный водопад. Ни одного дома не встретится ему после того, как он покинет Пензанс, и вряд ли многие окажутся способными заплатить столь высокую цену как езда на велосипеде с проколотыми шинами на протяжении добрых пяти миль за зрелище нескольких, пусть и не лишенных интереса, живописных панно.

Поэтому в Полеарне, даже в самый разгар туристического сезона, редко встретишь туриста, да и в оставшееся время, как мне кажется, вряд ли сыщется более двух-трех человек, способных одолеть эти две мили (на самом деле расстояние кажется большим) по крутому каменистому склону. Почтальон, в редкие дни наведывающийся в эти Богом забытые места, оставляет своего пони и тележку на вершине холма, спускается к деревне, проходит несколько сотен ярдов по переулку к большому белому ящику, стоящему в стороне от дороги и напоминающему рундук, с прорезью для писем и закрытой дверцей. Если у него в сумке имеется заказное письмо или же посылка оказывается слишком большой, чтобы пролезть в квадратное отверстие рундука, то ему приходится тащиться дальше по склону, дабы избавиться от доставившего хлопоты послания, вручив его непосредственно владельцу и получив от него некоторое небольшое вознаграждение в виде монеты или нескольких благодарственных слов за свою доброту.

Но такие случаи редки, и его обычные действия сводятся к тому, что забрать из рундука пачку писем, которые, возможно, там имеются, и положить туда те, которые он принес. Обычно это случается в тот же день, или же на следующий, после получения вызова из почтовой конторы Полеарна.

Что касается рыбаков, которые, в силу традиции, являются главным звеном, связующим Полеарн с внешним миром, то у них и в мыслях нет, чтобы, взяв свой улов, преодолеть крутой подъем и затем еще шесть миль, оказаться на рынке Пензанса. Путь по морю короче и проще, и они поставляют свой товар туда прямо на пристань. Таким образом, хотя единственным занятием, приносящим заработок в Полеарне, является рыбная ловля, вы не найдете там рыбы, если только заранее не договоритесь с кем-нибудь из рыбаков. Их рыбачьи лодки возвращаются пустыми, как дом с привидениями, в то время как их добыча уже мчится в Лондон в товарном вагоне.

Такая изоляция маленькой общины, сохранившаяся в наше время, как и на протяжении предшествующих веков, порождает своеобразную изоляцию личности, а потому вы нигде не встретите более независимых людей, чем среди населяющих Полеарн. Но они связаны друг с другом, как мне это всегда казалось, каким-то таинственным взаимопониманием: как если бы все они были членами древнего тайного общества, основанного и покровительствуемого силами видимыми и невидимыми. Зимние шторма, свирепствующие на побережье, очарование весенних дней, горячее лето, сезон дождей и осенней беспутицы, дали им могущество, которое, постепенно распространяясь среди них, наделила их силой творить добро или зло, изменяя мир, проявляясь как благотворно, так и самым ужасным образом...