– Я понял, разумеется, – кивнул Мидорима, чувствуя странное покалывание и лёгкую дрожь в пальцах, как будто предвкушение чего-то важного. – И я… на самом деле… вы были как дежавю, разумеется, – наконец выдохнул он, понимая, что сказал не совсем правду, но уже гораздо ближе к истине, чем просто молчание.

– Дежавю? – глаза Такао загорелись, взгляд стал цепким. – То есть вы всё-таки…

– Казу, отец вернулся, спускайтесь ужинать, – послышалось снизу, и Шинтаро счёл за благо мгновенно распахнуть дверь, чтобы избежать дальнейших расспросов.

***

Мидорима настойчиво отказался от предложения Такао проводить его до станции метро и уж тем более – от перспективы быть подвезённым до дома на самодельной велорикше. Во-первых, это было небезопасно, а во-вторых, ему надо было подумать. И остыть, разумеется. Сегодня он и так слишком поддался чувствам и едва не потерял голову.

А терять голову было от чего, ведь после произошедшего сегодня в фотомастерской он, кажется, хоть немного начал понимать слова Натсуко. Такао был… увлечён. Им, Мидоримой. Но, видимо, и здесь время решило над ним поиздеваться, воплощая самые нежелательные сценарии, которые рисовал в голове Мидорима, когда они только начинали «прыгать». Такао был увлечён именно тем, двадцатилетним Шинтаро, который рассказывал с кафедры о светодиодах и полупроводниках. Наверное, поэтому ему было так важно, чтобы Шинтаро его помнил, наверное, поэтому он хотел, чтобы Шинтаро подтвердил. Услышав сказанную против воли фразу про дежавю, Такао прямо расцвёл. Весь вечер за ужином он ёрзал на стуле, без устали болтал, перебивал, когда Шинтаро и отчим Такао, врач-пульмонолог, начинали беседу на научные темы, смеялся и открыто на него смотрел своими невыносимо ясными глазами.

Шинтаро был не то чтобы обижен, нет. На Такао он почему-то просто физически не мог обижаться. Если это и была обида, то скорее на себя. На то, что он постарел. На то, что больше не может быть настолько интересным, чтобы увлечь Такао. На то, что не смог победить время, а остался побеждённым. Но самым неприятным было, безусловно, чувство утраченной возможности. Будь он моложе, он мог бы понравиться Такао. И всё могло бы… Шинтаро не стал думать, как могло бы быть. В текущей ситуации ему нужна была холодная голова. До окончания экспериментов оставалось всего несколько дней. И всего два прыжка. Один – в лифт во время пожара в лаборатории, второй – в ту самую аудиторию, из окна которой Шинтаро планировал спрыгнуть, если станет понятно, что он сумасшедший. Последний прыжок, когда Мидорима Шинтаро из прошлого поцелует Такао. И всё раскроется. Такао поймёт, что его чувство взаимно, но больше в прошлое он никогда не попадёт. Потому что Мидорима ни за что не позволит ему нарушить правило. Ни один человек не должен прыгать в то время, где у него есть хоть малейшая возможность встретить самого себя. И профессор Мидорима не даст Такао даже шанса снова прыгнуть. И тогда он, вероятно, вообще не захочет видеть Шинтаро… И всё вернётся на круги своя – Мидорима так и останется одиноким странноватым профессором кафедры физики. Нужно просто подготовить себя к такому исходу.

Заснуть Мидорима не мог очень долго. Ворочался, не находя удобной позы, хотя обычно всегда засыпал на спине, как советуют ортопеды. Несколько раз переворачивал становившуюся слишком горячей подушку на другую, прохладную сторону. Высовывал из-под одеяла попеременно то одну, то другую ногу, не находя покоя. Он передумал практически все мысли, которые скопились в голове за сегодняшний день, но все равно не мог заснуть – что-то мучило и не давало покоя. Шинтаро выпил снотворное и уже на границе сна мысль всплыла сама по себе: сегодня во время прыжка и после него Такао не забирал из лаборатории кассеты с записью опытов. Однако Мидорима точно помнил, что двадцать пять лет назад, когда они с Акаши приехали в лабораторию, ячейка для кассеты была пуста. И тогда кто же?.. Найти ответ Мидорима не успел, провалившись в сон.

========== Глава 2.7. Все эти двадцать пять лет ==========

Шинтаро сверился с наручными часами. Такао должен был вернуться ещё только через полчаса, поэтому не было смысла волноваться, однако унять едва заметную дрожь в перебинтованных пальцах не получалось. Он устроился за преподавательским столом и выложил перед собой те немногие предметы, что сохранились у него с того самого дня: кассету в потёртом футляре и футболку из Олимпийского Нагано, которую ему подарил Такао в доказательство своего существования. Ту, что он хотел вернуть ему сегодня, сразу, как только тот появится снова.

Чтобы хоть немного успокоиться, Мидорима неловко откинулся на спинку кресла и оглядел аудиторию. За двадцать пять лет помещение сильно изменилось, и дело было не только в новой мебели и другом цвете стен. Преподавательский стол теперь был оснащён ноутбуком, обычную доску, на которой писали мелом, заменила белая и глянцевая – для маркеров, а под потолком на кронштейне висел проектор для демонстрации презентационных материалов. Однако изменений было недостаточно, чтобы отвлечь его от воспоминаний, разумеется.

Мидорима готовился к сегодняшнему дню, к тому, что ему придётся взглянуть в глаза Такао, который будет знать всё. Готовился, как мог. Он сотни раз прокручивал в голове возможные вопросы и реплики Такао, продумывал, что сможет ответить, даже несколько раз репетировал. Он был готов к тому, что Такао будет кричать, обвинять и требовать. Был готов отвечать жёстко и однозначно, не уступать. Был готов к гневу и ненависти Такао, когда тот поймёт, что Мидорима ни за что на свете больше не позволит ему прыгнуть в прошлое, в котором он уже родился. Шинтаро чувствовал себя обречённым на смерть, эдаким героем, который остаётся позади, чтобы задержать превосходящую численность врагов, ради великой цели. Он был тем, кто задраивал люк изнутри тонущей подводной лодки. Потому что он был уверен, что после ухода Такао, который, разумеется, больше не захочет его знать, он просто умрёт. Выгорит и разлетится пеплом. И он был готов настолько, насколько к этому можно было подготовиться.

Он помнил все встречи с Такао в прошлом наперечёт. Время, место, обстоятельства. Каждую усмешку Такао, каждый его взгляд. Всё, что сказал он сам. Всё, что услышал в ответ. Каждое движение и жест. До мелочей. Всё чётко, ясно, конкретно, так, как он всегда любил – разумом. Но эту встречу, их последнюю встречу в прошлом, Шинтаро помнил совсем иначе – обрывками, полутонами, словно в тумане – помнил сердцем и душой. Помнил, как стоял на подоконнике и от высоты, разверзшейся у его ног, захватывало дух, как ветер нагло заглядывал под выбившуюся из-под ремня рубашку, гладил кожу острым, холодным языком. Помнил, как был готов прыгнуть, лишь бы не сойти с ума. Помнил сверкающий гневом взгляд Такао, его сильные тёплые пальцы, сжавшие запястье. Помнил рывок, полёт и неловкое приземление на пол. Помнил, как невесть откуда взялись силы, как задавал вопросы, как получал ответы, как то градом по спине бежал холодный пот, то волной накатывало облегчение. Помнил, как сжал в кулаках полы расстёгнутой оранжевой куртки. Как зажмурился и притянул Такао к себе, прижался к губам. И тут же испугался от того, что закружилась голова, опора ушла из-под ног, ком встал в горле и из лёгких выбило весь воздух. А руки с остервенением сжимали полы куртки, не желая отпускать, пока Такао просто не исчез, растворившись в воздухе. Вытек песком времени сквозь его сведённые судорогой пальцы.