Я ей это простил только в два часа утра.

Я помню, как перегнулся через Шеррол, потянувшись за сигаретой, и увидел ее кошелек, лежащий поверх груды вещей.

— А что, если я сейчас залезу к тебе в карман? — спросил я.

Оранжево-серебряные губы растянулись в ленивой улыбке:

— Я не ношу карман.

— Тогда я вытащу деньги у тебя из кошелька. Это прилично?

— Да, если ты сумеешь спрятать их на себе.

В маленьком кошельке оказалось четыреста звезд. Я сунул его в рот.

Шеррол не позволила мне вынуть кошелек изо рта. Вам не приходилось заниматься любовью, держа во рту кошелек? Это незабываемо. Если у вас астма, даже не пытайтесь.

Я помню Шеррол. Помню гладкую, теплую голубую кожу, серебряные выразительные глаза и оранжево-серебряные волосы, уложенные в прихотливую прическу, которую невозможно было расстроить. Ее волосы всякий раз возвращались в прежнее положение. Когда я осторожно отобрал две пряди и связал их двойным крепким узлом, она засмеялась серебристым смехом. А когда я подпрыгивал и бормотал чепуху, она серебристо ворковала, а пряди ее волос, связанные в узел, расходясь, шевелились, как змеи на голове Горгоны.

Я помню дороги. Это первое, что видишь, подлетая к Земле. Если бы мы приземлились ночью, то увидели бы огни городов, но мы, разумеется, опустились на дневную сторону. Иначе зачем планете три космопорта? Сети шоссе, автострад и автобанов, как вуали, лежали на лицах континентов.

С высоты нескольких миль ты не видишь, что они разрушены: лопнули покрытия, искривились формы. Люди поддерживают в рабочем состоянии только два шоссе. Оба находятся на одном континенте. Это Пенсильвания — Тернпайк и Санта-Моника — Фривей. Остальные дороги — бесполезные руины.

Кажется, есть люди, которые собирают старые наземные машины и устраивают на них гонки. Среди этих автомобилей есть реставрированные, в которых заменено от пятидесяти до девяноста процентов деталей, есть и собранные заново по старой модели. На абсолютно гладкой поверхности они развивают скорость от пятидесяти до девяноста миль в час.

Я рассмеялся, когда услышал об этом от Слона, но слышать и видеть — не одно и то же.

Гонщики начали собираться перед рассветом. Они съезжались к концу Санта-Моника — Фривей, туда, где когда-то Санта-Моника впадала в Сан-Диего — Фривей. То, что осталось в этом месте от дороги, напоминало кучу спагетти. Огромные завитки и петли прежде напряженного бетона за долгие годы утратили прочность и провисли до самой земли. Однако по верхней петле еще можно выехать на гоночную дорогу.

Повиснув над дорогой в воздушном такси, мы смотрели, как автомобили выстраиваются в ряд.

— Пользование дорогой обходится гораздо дороже, чем сам автомобиль, — сказал Слон. — Когда-то я тоже здесь гонял. У тебя волосы встанут дыбом, если я скажу тебе, сколько стоит обслуживание и ремонт этого участка дороги.

— Сколько?

Слон сказал. У меня волосы встали дыбом.

И вот они тронулись. Я никак не мог понять, зачем гнать старомодную машину по ровному бетону, если можно лететь по воздуху. Но вот автомобили тронулись, стройные ряды слегка искривились, потом вовсе ссыпались. Автомобили двигались с разными скоростями, то безрассудно приближаясь друг к другу почти вплотную, то пытаясь вырваться на простор. Я начал понимать, в чем дело.

В этих автомобилях не было радаров.

Они управлялись с помощью рулевого колеса, установленного в кабине и соединенного передачами с четырьмя колесами, бегущими по земле. Неверное движение рулевого колеса, и автомобили врежутся один в другой или в бетонный бордюр. Их направляет или тормозит сила человеческих мускулов, но они поворачиваются или останавливаются только тогда, когда четыре резиновые шины плотно соприкасаются с гладким бетоном. Когда контакт шин и бетона нарушается, срабатывает третий закон Ньютона, и хрупкое металлическое тело движется по прямой, пока его не остановит бетонный бордюр или другая машина.

— В такой машине можно убиться!

— Не бойся, — успокоил Слон. — Обычно никто не убивается.

— Обычно?

Гонка закончилась через двадцать минут у другой кучи мятого бетона. Я был весь мокрый. Мы приземлились и поговорили с гонщиками. Один из них, худой парень с жирными, спутанными зелеными волосами, с белым костлявым лицом и багровыми губами, растянутыми в широкой улыбке, пригласил меня прокатиться. Я поблагодарил и отказался, попятился от него, жалея, что у меня нет с собой оружия. Этот тип был явно не в себе.

Я помню, чем меня кормили брюхошлепы, такой вкусной еды нет во всем изведанном космосе, помню странный, слегка хмельной напиток под названием Тейтингер Конт де Шампань’59. Помню, как мы ввалились в бар для инопланетян и вчетвером приставали с профессиональными разговорами к девушке из рудокопов, с рыжей, шириной в ладонь, гривой до самой поясницы. Помню, как летел над землей на воздухоплавательном поясе, не видя под собой ничего, кроме города, в котором изредка встречались сельскохозяйственные угодья. Помню подводный отель у берегов Ньюфаундленда и посольство дельфинов в Средиземном море, где группа дельфинов и брюхошлепов занимались обсуждением проблемы разумных существ, не имеющих рук (таких видов много, и, вероятно, будут обнаруживаться новые). Конференция была больше похожа на беседу за чашечкой кофе, чем на серьезное собрание.