Шрифт:
Лаврентий Петрович. Что такое Заместитель? А
кум, это кум.
Присутствующие одобрительно загудели.
– Прошу выдвигать предложения, -
смирился с поражением премьер, - на должность
кума.
– Первого кума, - поправил президент.
Глаза не получивших еще никаких
должностей радостно заблестели.
– Правильно, - воскликнул один из них, -
разве кум должен быть один?
– Поэтому не будем торопиться с
конкретными фамилиями, тут надо крепко
подумать, - подвел итог Лаврентий Петрович.
2
Теперь для того, чтобы покинуть Мочалки,
требовался загранпаспорт, а поскольку получить
его было негде, проблема эмиграции решилась сама
собой Нашлись, правда, непонятливые, но
мгновенные репрессии к оставшимся
родственникам остудили горячие головы. Народ
притих.
Расстояние до райцентра, как
свидетельствовала табличка на выезде из села,
составляло 36 км. После принятия акта о
Независимости старая табличка с позором была
убрана, а на ее месте воздвигли массивное
металическое сооружение. Разработкой
конструкции и установкой руководил лично
Лаврентий Петрович. Внешне сооружение
напоминало унитаз с новомодным прямоугольным
бачком, несколько приподнятым над рабочей
поверхностью. Такой унитаз Лаврентий Петрович
совсем недавно установил у себя дома и очень им
гордился.
В верхней части сооружения несмываемой
краской специально приглашенный художник,
Лаврентий Петрович на этот раз не поскупился,
четкими буквами вывел
До Брюсселя З126,2 км.
До Вашингтона 9545,7 км.
Европа, мы с тобой.
На торжественном открытии Лаврентий
Петрович назвал данное событие эпохальным и
сравнил его с открытием Америки Колумбом.
– Путь к воссоединению с Европой
открыт, - сказал он.
Среди собравшихся воцарилась эйфория,
выдвигались самые грандиозные проекты, от
привлечения инвестиций до строительства
суперроскошного платного туалета,
международного аэропорта с лизингом
современных лайнеров и открытием авиалиний
Мочалки - Брюссель, Лондон, Вашингтон.
Дав присутствующим выговориться,
Лаврентий Петрович еще раз заклеймил северного
соседа, как источник толитаризма и угрозу
независимости нашего государства. Припомнил
все: и зажим демократии, и игнорирование
национальных интересов Мочалок, и голодомор
30-х годов, и даже надорванное здоровье
руководящих кадров. Особенно возмущенно звучал
его голос, когда он вспоминал, как жалкий и
беспомощный стоял в былые времена на ковре в
кабинете секретаря райкома, а тот его чехвостил и в
хвост и в гриву. Спасало Лаврушу только то, что в
такие моменты он умел отключаться. Глядя
преданными глазами нашкодившей дворняги на
рычащего сенбернара, он мысленно менял себя с
ним местами. Его подхватывал полет фантазии. До
слуха, как бы издали доносились слова секретаря,
но сознание их не воспринимало, наоборот, оно
выдавало перлы, до которых тому еще расти и
расти. И чем более замысловатые эпитеты
срывались с молчащих губ Лаврентия Петровича,
тем преданнее становились его глаза. Выходя из
высокого кабинета после таких разносов он не мог
понять одного: от унижения, или удовольствия его
трусы становились влажными, а от него исходил
такой запах, что секретарша брезгливо зажимала
нос. За это он ее тоже ненавидел.
Впрочем, здесь Лаврентий Петрович
первопроходцем не был. Коньяком не пои и икрой
не корми, дай только нашим новоиспеченным
вождям обгадить прошлое, особенно тем, кто в нем
же так искренне учили нас жить. "Уж как мы
старались, живота не щадили, - говорят они, глядя
с экранов на зрителей ясными, чистыми глазами, -
но система была не та, нехорошая была система. А
если уж кто-то, где-то порой, то мы об этом и сном