ОСИПОВ. О чём ты?

АРИНКА. Люблю тебя.

ОСИПОВ. Вон оно как.

АРИНКА. Замуж за тебя желаю.

ОСИПОВ. Ишь ты, надо же. Зачем же было претерпевать муки в застенках...

АРИНКА. Никому не дозволю сильничать меня. Я по доброй воле, по своей.

ОСИПОВ. Гадюка. Знаешь, что тебе меня открыто не убить, задумала влезть под мышку и вонзить нож в бок. Пошла прочь, покуда я не разгневался, пошла.

АРИНКА. Доброй ночи, Иван Осипович, я - прежним путём. (Уходит за портьеру.)

ОСИПОВ. Умом тронулась девка. Чтоб так любить Каина, как ты говоришь, нужно быть ангелом небесным! Не мне ждать такой божьей щедрости. Вот была бы радость...

Входит Корытин.

ОСИПОВ. Чёрт, чего тебе, сыщик?

КОРЫТИН. Вор Яков Полещиков при попытке сопротивления аресту в виде побега был убит одним из наших полицейских.

ОСИПОВ. Мне-то что до полицейских трудностей, а так-то бы я всё видел в окно. Или ещё что, Корытин?

КОРЫТИН. Аринка, дочь моя... она сегодня пришла домой. Не хочу, чтобы вышла та же коллизия, что и с женой моей, когда меня отставили от службы на целый месяц, ради того, что я дал ей бежать вместо того, чтобы арестовать.

Из-за портьеры выходит Аринка.

ОСИПОВ. Чёртова семейка, Аринка, зачем вернулась...

АРИНКА. Тятя, прости. Подумалось, другого раза может не быть. (Обнажается.)

ОСИПОВ. Заголяешься, что ли...

АРИНКА. Я не гадюка, Иван, и не держу за пазухой ни ножа, ни камня.

КОРЫТИН. Бесстыжая...

АРИНКА. Пусть я не ангел и по небу не летаю, но я могу быть тебе радостью, хочу.

ОСИПОВ и КОРЫТИН (разглядев нагую Аринку). Чёрт возьми...

ОСИПОВ. Возьми икону, Андрей Афанасьевич. Возьми, я сказал. Утром венчание. (Встаёт рядом с Аринкой). Благослови, отец.

КОРЫТИН (берёт икону). "Достойной есть". Дети... совет вам да любовь. Целуйте икону, пусть Богородица милует вас, детей ваших, нашу семью. (Подносит икону.)

ОСИПОВ. Ступай, Корытин.

КОРЫТИН. Доброй ночи. (Уходит.)

ОСИПОВ. Прикажу постелить тебе в другой комнате, здесь грязно. Пойду прощаться с холостяцкой дружбой, без молодечника семейная жизнь пойдёт наперекосяк, а мне уже так не хочется. Не возражаешь?

АРИНКА. Нет.

ОСИПОВ. Утром вернусь. Жди. (Уходит.)

АРИНКА. А я дождалась, Иван, дождалась.

СЦЕНА 17. Болото.

ГОЛОС КАМЧАТКИ. Спасите! Господи, тону! Ааа...

Вбегает Василий, в руке - слега, конец которой он подаёт в болото.

ГОЛОС КАМЧАТКИ. Боже, что? Да! Взял... держу! Тяни! Да... да!

Василий вытягивает из болота Камчатку.

КАМЧАТКА. Живой... живой, живой-живой-живой. Дай отдышаться. Мужик, я за тебя свечку поставлю самую дорогую, тебя мне Бог послал, все свечки в Покровском храме зажгу, клянусь. Ха, да ты ещё и монах! Нет, я давно понял, что чудеса бывают только в жизни. Ну-ка, ну-ка... едрёна мать, Василий!? Брат ты мой ненаглядный, выжил. Вот он, промысел Божий. А ты сразу понял, что меня спасаешь или только сейчас разобрал? Чего молчишь, понятно, с ненавистным врагом словами обниматься никому не хочется, разве облаять, обгадить. Нет, понятно, откуда поймёшь, кто там болотную жижу хлебает, так-то, небось, слеги не подал бы, наоборот, прибил бы по макушке, чтоб наверняка сдох. Я так и сделал бы, каюсь... хоть и не Каин. А вот мне, Василий, совсем непонятно, ты мне что ли и звука не подашь, что ли?

Василий жестами объясняет, что дал обет молчания.

КАМЧАТКА. Не понимаю... А, ты дал обет молчальника? Вон оно как. Живёшь здесь, что ли?

Василий жестами объясняет, что живёт здесь на острове.

КАМЧАТКА. На острове? Это хорошо. А как выбраться отсюда, мне же дальше надо идти? Ага, лодка. И где твоя каюта, хижина где? Ага, там. Переодеться в сухое найдётся? Ага, совсем хорошо. Бежал я из Бутырок, ну, ты понял. Чёрт знает, послали погоню, нет ли. По мне так врага надо добивать непременно, мы с тобой русские, знаем, что отомстить обидчику дело святое, пусть через сто лет. Вот ты молчишь, и я прямо самым донышком изнанки утробы чую, как ты меня ненавидишь. Злобные мы людишки, правда, брат, если по правде, не любим друг друга, нет? Улыбаться не умеем, смеёмся только по праздникам, да и то больше ржём, как кони-лошади. И праздники ничуть не церковные, у нас Христос мало кому нужен, кроме попов да царей, ну, да ты сам знаешь, живём по-дедовски, погоду на год вперёд нюхом определяем, кланяемся колдунам с ведьмами, лечимся мухоморами с коноплёй, от лекарей на лошадях ускакиваем. Беда в соседней деревне - радость, горе у сельского попа - тихая радость, у соседа корову волки задрали - светлая радость. Со мной мужик сидел откуда-то из деревни под Епифанью, так у них святая завелась, слепенькая, хворая, и совсем девчонка, важное дело, от недугов исцеляет, в засуху дожди устраивает, чуть только луною не повелевает ради рожениц. Ну, мужиков-то с некоторыми бабами заело, мол, родилась, как все, ни рожи, ни кожи, семья обыкновенная подлая, а вот поди ж ты святая вся из себя, особенная. Взяли и подожгли ночью дом семьи девчонки, мол, если она реально божья посланница, то пожара не будет. Понятно, дом сгорел, семья - по миру, поджигателей - под суд. Девка выжила. А мужик, что со мной сидел, не кается, доволен даже, мол, не спасла она дом от пожара, значит, никакая не святая, так что и нечего ей было выделываться, жила бы, как все, вот и было бы как надо. Я ведь думал, мне всё, амба, одно радовало, всё же моряк, не на землю паду мешком костей, а правильно и красиво, как шхуна, на дно, ну, не шхуна, скорее, лоханка, корыто дырявое, но не сдох, утонул, истинный моряк, гордости полные штаны. Будет погоня, будет. Я ж моряк, ходил по многим морям, видел много стран. И везде народ как-то жизни радуется, Христа любит так радостно, как будто он им отец родной, святые праздники - сплошное веселье, озорство, братание. Годами же России не видели, ни родных, ни товарищей. Возвращаешься, а тут мрак, грязь и никакой любви. Погоню уже отправили, а как же, без погони нельзя, до Бутырки отсюда рукой подать, уходить надо. У нас-то праздники по царскому указу радуют, а там сами гуляют, без кнутов и пряников, от души. Так-то бы весь мир, что не Россия, дурной какой-то, взбалмошный, не наш. Насмотрелся я, глаза б мои не видели, чужого лучше и не знать бы, живёшь как живёшь и не выёживайся. А, ваше монашье величество, а, твоё монаршье преподобие, брат мой спаситель, прав я, нет ли, вася величество? Вот и молчи. Каину хочу шею свернуть, что предал братство, наставника своего благодетеля меня в острог заткнул, как ветошь. Как он? Ну, да, откуда тебе знать. Говорят, жирует, царствует на Москве, император, не меньше... Как ты. Да скажи же ты, никто не слышит нас, не видит, ты царь или не царь? Чего застыл? Не любишь ты меня, ох, не любишь. Ну, да свиданий-то нам и не надо.

Василий перехватывает руку Камчатки с заточкой, что тот едва не воткнул в него. Мужчины борются, то отскакивают друг от друга, то наскакивают.

КАМЧАТКА. Молодца Васёк, врасплох тебя не цапнешь. И догадался же, что мне его кончить надо. Настороже или ангел шепнул? Прости, брат, такая наша планида: мне жить, тебе червей кормить. Где ж ты так драться наловчился. Верно мыслишь, заточка - не нож, не метнёшь.

В борьбе Василий отбрасывает Камчатку и тот падает в болото.

ГОЛОС КАМЧАТКИ. Тону! Вася, родной, вытащи! Клянусь, не посягну на тебя. Не молчи, брат, спаси!

ВАСИЛИЙ. Врёшь, Христа у нас любят, и люди мы сердечные. А ты пёс, я по тебе даже свечку ставить не буду. Все обеты, все заветы из-за такой поганой сволочи похерил, ничего святого, ничего человечьего... Что ж я наделал, Господи, что учудил... И что теперь делать... как жить...

СЦЕНА 18. Май. Овраг. Аринка обхаживает цветущий боярышник.

АРИНКА (поёт). "Калина с малиною в поле расцвела, Эх, рано меня маменька замуж отдала. Рано меня маменька замуж отдала. Эх, рассержусь на маменьку годика на два. Рассержусь на маменьку годика на два, Эх, а на третий годик я в гости не пойду. А на третий годик я в гости не пойду, Эх, на четвертый годик я пташкой прилечу, На четвертый годик я пташкой прилечу".