«Хоть вы ему скажите, отец Сильвестр, - жаловался Иона, - ну упрямец, сил же нет никаких! Надо ему в госпиталь – кашляет, еле ходит, в чем душа держится! Так хоть бы отлежался толком, а чуть ему полегчает – опять бежит к розам своим!» Сильвестр выслушал Иону и самолично отправился к брату-садовнику. Вернувшись, он угрюмо помолчал и посоветовал брату инфирмарию оставить строптивого старика в покое – пусть тот поступает, как знает. От того недуга, что высасывает брата Инну, в саду лекарства нет, и в урочный час каждый сражается так, как ему легче. Флор ничего не понял, а Джон затосковал до слез.

Отец Инна отошел в декабре, под самое Рождество. В этот день в обители святого Фомы было явлено чудо.

глава 14

Дом Трифиллий накрепко запретил воспитаннику Валентину и думать о том, чтобы поселиться вне стен аптеки. Напротив, каждый шаг его должен был быть ведом и Сильвестру, и Мельхиору. Несколько помявшись, аббат доверил аптекарю недавнюю просьбу родных больного: они умоляли монахов не только прекратить излитие черной желчи у юноши, но и, по возможности, содействовать в исправлении его тайного порока. По излечении Валентину было бы желательно обрести достойное благоразумие, выбрать себе, наконец, жену или, вернее, согласиться с выбором старших и снять с себя и свой семьи позорное подозрение в склонности к содомии.

 * * *

Валентин принял отказ отца Трифиллия как должное, и не сомневаясь, что позволения не будет дано. Через два дня он исчез. Утром его комната оказалась пуста, вещи нетронуты, а самого его и след простыл. Мельхиор схватился за голову, Сильвестр, хмуро ухмыляясь, велел обождать и успокоиться: «Никуда не денется наш Алектор. Хотел бы совсем уйти – что-что, а уж помадки бы свои прибрал. Подождем пока».

В любое иное время Джон бы возликовал, избавившись от своего мучителя, но, глядя, как встревожен Мельхиор, он уже чуть не молился, чтоб все обошлось и Алектор вернулся целым и невредимым. К вечеру забеспокоился и Сильвестр. День прошел как на иголках, стемнело, ветер стих и ударил крепкий мороз. На ратуше пробило полночь. Еще через полчаса в дверь аптеки осторожно постучали, и Валентин, как ни в чем не бывало, вошел в дом. Сильвестр недобро прищурился и спокойно молвил: «Мельхиор, замочи-ка розги в рассоле. Сейчас уже поздно, а завтра с утра, помолясь, приступим. Пора уже и вправду лечиться». Валентин и бровью не повел. На вопрос, где был, равнодушно ответил: «Гулял» и прошел к себе. «В рассоле», - рявкнул Сильвестр ему вслед.

Еще через час Мельхиор не выдержал, встал и осторожно, чтобы не разбудить Джона, вышел в коридор и, прислушавшись, без стука вошел в комнату для гостей. Тускло светила масляная лампа. Валентин поднял на него зареванные красные глаза и с холодной злостью в голосе спокойно произнес: «Если эта старая носатая обезьяна меня хоть пальцем тронет, я повешусь. Надеюсь, вы хоть это-то понимаете?» Травник, не обращая внимания ни на дерзость, ни на протесты разъяренного Валентина, прислушался к его дыханию, потрогал лоб и велел лежать смирно, пока он сходит за всем потребным. Доставая баночку с мазью на гусином жиру, вынимая из ларя чистое шерстяное полотно для обертывания, Мельхиор надеялся, что этот сумасброд не выкинет никаких новых фортелей с перепугу и уязвленной гордыни, а также, что время еще не упущено. Подумав чуть-чуть, травник махнул рукой и отлил в мерную белую чашечку толику настойки на трижды перегнанном вине. Темная маслянистая жидкость благоухала имбирем, перцем и медом, Мельхиор бережно нес ее по коридору, стараясь не расплескать. В комнате, по счастью, было тихо и тепло. Расставив банки и зажегши крохотную курильницу с целебным маслом, травник велел больному раздеться и лечь навзничь. Алектор мигом осклабился: «Что, так сразу?». Мельхиор невольно подивился силе змеиной натуры юнца, но ничего не сказал и начал втирать желтую луковую мазь. В комнате сильнее и сильнее пахло пихтой, лимоном и розмарином – курильница постепенно разгоралась, прозрачный благоуханный дымок заплясал над масляной лужицей.

– А клистир, клистир будет? – не унимался Алектор.

– Если не заткнешься, будет, - не отрываясь, ответил Мельхиор, ритмично втирая гусиный жир в гладкую, почти девическую кожу, - Сильвестр завтра же поставит. С песком и бычьей желчью. Переворачивайся на живот.

Дыхание было хриплым и натужным. Интересно, понимает ли мальчик, с чем он шутит? Вот он, девятый месяц меланхолии, и простуда уверенно шла в легкие. Мельхиор выталкивал ее плавными движениями ладоней, разбивал и рассеивал тяжелую неповоротливую тучу, плотный сгусток мокроты, пока грудь и спина мальчика не раскраснелись. Валентин замолчал, лишь изредка морщился, под конец неудержимо раскашлялся. Мельхиор обернул его в шерстяной платок, велел натянуть поверх чистую рубаху, а сам стал с тем же бессонным усердием растирать стопы больного.

– Оставили бы вы меня в покое!
– тихо попросил тот. – Поздно уже, вам спать надо. Что вы вообще со мной возитесь?

– Из христианской любви, - хмыкнул Мельхиор, – и святого послушания.

– Как же вы меня заебали со своей христианской любовью, добрые братья, - чуть слышно выдохнул Валентин.

Мельхиор, не раздумывая, шлепнул его по губам.

– При Сильвестре такого не ляпни, дубина!

– При Сильвестре вашем я еще не то скажу, - устало окрысился тот, - Главное – щенка своего завтра уберите, а то наслушается славословий.

Мельхиор вздохнул, вытер руки ветошкой и подал упрямцу настойку. Тот брезгливо поморщился, принимая чашечку, не глядя глотнул и поперхнулся.

– Срань Господня! Это вы делаете? Сами? Брат Мельхиор, а… можно еще чуть-чуть? Из христианской любви?

Мельхиор внимательно посмотрел на Валентина и отправился за новой порцией, стараясь не думать, что-то поутру скажет Сильвестр.

То ли от усталости, то ли от голода и слабости, а скорее, от всего сразу Валентину хватило сущей малости, чтобы безвозвратно и отчаянно напиться. Во хмелю он жестоко тосковал, но не по дому, не по прежним радостным дням, а по чему-то такому, чего никак не желал назвать. Мельхиор сидел рядом с ним и слушал бессвязный рассказ о том, как брат Мартин перед Капитулом, полный раскаяния, умолял отрока Валентина, воспитанника и лучшего ученика, отрешиться от вредной и пагубной страсти. О том, как Капитул постановил обоих разлучить, будто это что-то меняет, смешно даже! О том, как перед тем как вернуть Валентина родным, аббат запретил ему искать встречи с братом Мартином, а когда Валентин ослушался и все-таки увидел его, он же сам говорил, что это высшее, чем среди ангелов, отчего же потом-то дерьмо такое? Нет, Мельхиор, я вправду погубил его душу, и свою, ладно, а батюшка-то как злился. Умора просто. Засунули вот в вашу дыру. Лечиться, ах, подумайте! Нужен я им очень, у них Лотарь есть, вот пусть и ковыряется со своей сучкой, да пошел ты, тоже… монах. Пошли вы все знаешь куда? И вообще, с чего ты добренький такой, после всего, что я с твоим Иоаннчиком вытворял? Не знаешь, да? ...Он что, ничего не сказал? О господи! Мартин сука. И я не лучше. Да не бойся, ничего и не было. На фига он мне сдался? И я действительно гулял, понимаешь? Просто гулял. На городишко ваш смотрел. Не веришь, нет?

Мельхиор не знал, что и поделать. «Ну полно, - наконец сказал он, погладив мальчика по плечу. – Полно, Валентин. Все наладится, Бог милостив!» Валентин схватил руку Мельхиора горячими худыми пальцами и ангельски улыбнулся:

– Бог не любит содомитов, Мельхиор. Бог не любит меня.

глава 15

Утро было ослепительным. Крыши, карнизы, узорные кованые решетки побелели от инея, солнце било вовсю, искрились капельки на подтаявших тоненьких сосульках, воробьи с писком толклись вокруг конских яблок, дымящихся на замерзшей мостовой. Над Скарбо сияло ясное синее небо, колокольный звон весело плыл над флюгерами, в холодном воздухе остро пахло свежим хлебом, печным дымом, рыбной похлебкой из чьего-то окна. Валентин крепко спал, вымотанный ночным разговором и болезнью. Волосы его слиплись от испарины, он был бледен до сероватой синевы, даже во сне дышал тяжело, раздувая ноздри. Сильвестр, осмотрев его, велел Мельхиору и дальше вести строптивца, для чего освободил травника на сегодня от ежедневного обхода. Порекомендовал специальную диету и буркнул, что назначать перцовку от меланхолии и простуды невредно, хоть и накладно, да вот с дозировкой брат Мельхиор не ошибся ли? Впрочем, ладно, Бог простит. Потом велел собрать мочу и сумрачно добавил: "В течение дня посмотрим еще. Хорошо, что вчера углядел. Добро, Мельхиор, глядишь, и оклемается!"