— Оперсосы, вас пахан кличет!

Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши — будил.

— Не надо, — попросил Сеня.

— А что надо? — от дверей поинтересовался Казарян.

— Ты кто такой? — вдруг почти разумно осведомился Пограничник.

— Я — оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной?

— А куда?

— В камеру.

Силы для того, чтобы сообразить, что с ним, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть.

— Кончай балаган, Рома. Пойди лучше пригони машину поближе, а мы с Сережей его под белы рученьки поведем.

Пока его вели, Сеня, раскачиваясь между Смирновым и Ларионовым, пытался петь «В Кейптаунском порту», а в машине, сидя между Ларионовым и Казаряном, мигом уснул, уснул с храпом и стонами.

— Господи, и такой стопорит! — удивился Ларионов.

— Это-то и страшно, Сережа, — серьезно сказал Роман. — Сколько их таких — дураков, несмышленых сявок, которые решили, что они — отпетые урки. Много бед наделать может шпана эта.

— Рома, ты складское дело полистал? — перебил его Смирнов.

— Эге. Довольно странная компания там собралась. Много их и разные все. Я списочек готовлю.

— Следователь для закрытия концы рубил?

— На первый взгляд все гладко.

— А на второй?

— Читать надо, Саня, а не листать. А я листал.

Сеню отправили в камеру отсыпаться, Ларионов и Казарян ушли, а Смирнов все сидел в кабинете — не было сил и желания перемещаться в пространстве. Без стука отворилась дверь, и вошел Сам. Александр вскочил:

— Товарищ комиссар…

— Сиди, сиди, — расслабленно махнул рукой Сам. — Ребят отпустил?

— Так точно. А что — нужно?

— Да нет. Пусть отдыхают, умаялись. У тебя курить что есть?

Смирнов пошарил по карманам, вытащил пустую пачку «Беломора», скомкал ее и бросил в урну. Посмотрел виновато на Ивана Васильевича и вдруг вспомнил: выдвинул ящик стола, достал роскошную черно-зеленую коробку «Герцеговины Флор».

— Ты, как Сталин, — сказал Иван Васильевич, — «Герцеговину Флор» куришь.

— Так ведь не было вчера в буфете ничего, вот и взял эти.

— Чего оправдываешься? Кури, что хочешь. — Сам затянулся еще раз. — Слабенькие и кислые. Ты с которого часа сегодня?

— С шести утра.

— Так какого черта здесь торчишь?

— Сейчас пойду, — пообещал Смирнов, не двигаясь.

— Гоп-стоп размотал?

— Да вроде бы.

— Господи, как голова трещит! Из кабинета своего убежал, надоело. Каждые полчаса начальство по телефону стружку снимает. Я, что ли, эту амнистию объявил? — Иван Васильевич встал со стула и направился к двери. — А в Тимирязевском лесу того… как его там?

— Ленька Жбан.

— По-моему, там междусобойчик, Саша.

Сам удалился, закрыв дверь. Александр, не зная зачем, оглядел невзрачную свою комнату. И стол свой пустой, и обшарпанные стулья, и облупившийся сейф. За окном неяркие огни сада «Эрмитаж». Не сезон еще.

По Каретному он добрел до Садового и по Садовому доплелся до площади Маяковского. Из окна казалось, что поздно уже. Так нет — гуляли, вовсю гуляли по улицам москвичи. Да и куда деваться — в коммуналках набитых только спать с грехом пополам можно.

На метро доехал до станции «Аэропорт». На Инвалидной улице зашел в тошниловку. Обрадованная его визитом буфетчица Клавка, ничего не спрашивая, трижды клацнула сатуратором, налила пивка, кинула на тарелку бутерброд с красной икоркой. За все про все — червонец без сдачи. Александр отошел в уголок, чтобы не заметили, устроился стоя за мраморным столиком. Единым духом влил в себя трудовые сто пятьдесят, запил глотком пива, закусил бутербродиком. В желудке постепенно обнаруживалось горячее солнышко. Александр вздохнул и допил пиво. Вовремя: от стойки пер к нему с двумя стаканами в руках Жорка Червяк. И правда, червяк — противоестественно вытянутый, с маленькой головкой.

— Иваныч, я на тебя обиды не держу…

— Давно в Москве? — перебил его Смирнов.

— Вчерась прибыл.

— Смотри у меня, — пригрозил Смирнов и ушел из пивной.

На улице широкой грудью хватил холодного воздуха. Пахло талой водой, весной. Вот она, расслабка. Жизнь стала неторопливой и симпатичной. У художественного ремесленного училища он свернул на Красноармейскую и мимо школы для дефективных, мимо ее чудесного голого сквера направился домой. Малокоптевский, стоящие покоем дома — дом два «а», дом два «б», дом два «в».