Зачем она Огню?

Он мог взять ее давным-давно, безо всяких условий.

И Софи была бы сейчас жива…

— Если ты не сделаешь этого, я уничтожу Итериан.!

У отчаяния нет предела, у горя — разума, и там, где не помогают уговоры, в ход идут угрозы.

— Утоплю во тьме. Итериан, а с ним и все древо миров. Без Софи мне терять нечего… Верни ее, а иначе я сделаю это!

Не сделает. Никогда.

Не обрушит бессильный гнев на невиновных. Не превратит свое горе в чужую погибель.

Итериан. Другие миры. И этот — мир, в котором навсегда останется частичка света его милой девочки, в котором живут дорогие ей люди… и ему, наверное, дорогие, только сейчас он забыл об этом… Нет, он не принесет смерть во все эти миры…

Выкрикивал злые обещания, но понимал, что скорее убьет себя, но не допустит падения в подобное безумие…

И Огонь понимал это.

Невесомое пламя в руке шеара дернулось, как от порыва ветра, и потухло, унося с собой последнюю надежду…

Ничего не осталось.

Лишь неподвижное тело на кровати.

Тьен лег рядом.

Перебирал прядь за прядью мягкие волосы. Целовал застывшее лицо. Сжимал в ладонях тоненькие пальчики, еще не окоченевшие, но уже совсем холодные…

И говорил.

Сам не знал зачем, если его не услышат и уже не ответят, но говорил. Рассказывал обо всем, о чем не успел рассказать, когда в этом еще был смысл.

Иногда словно видел сам себя со стороны и понимал, насколько глупо и бесполезно все это, но остановиться не мог…

Он утратил счет минутам, а, может быть, и часам.

Время остановилось. Или он сам остановил его, даже не заметив, как.

Из всех мыслей только одна была хоть в какой-то степени разумна — мысль о том, что и это безжизненное тело, эту куклу, похожую на его Софи, скоро тоже придется отдать, и тогда он полностью лишится всего…

Нет. Не всего…

— Прости, — прошептал он, щекой прижавшись к ее холодной ладони. — Я забыл, прости. Но я вспомнил.

Люк и Клер скоро вернутся, и нужно будет… Что-то нужно будет.

А пока…

Собравшись с силами, он приказал себе подняться с кровати и выйти из спальни.

Генриха нашел в его комнате.

Тот сидел на стуле перед завешенным простыней портретом. Бросил равнодушный взгляд на остановившегося в дверях шеара:

— Пришел убить меня?

— А это поможет? — спросил Тьен хрипло. — Вернет Софи?

Лэйд не ответил. Сжал губы и уставился прямо перед собой на белеющий на стене прямоугольник.

Зачем он закрыл портрет?

Стыдился, обдумывая жестокую месть, смотреть в ясные очи своей сильфиды?

Вряд ли. Он же полагал это справедливой карой…

Чтобы узнать ответ, пришлось сорвать с картины ткань.

Нарисованный мальчик, сидевший на коленях у матери, больше не улыбался: лицо его было изрезано в клочья.

Наверное, Генрих сделал это сразу же после Итериана: сорвал зло на картине. Нужно было хоть как-то, он же сдерживался изо всех сил, и во дворце, и несколько дней после…

Злая ирония судьбы: камень-оберег, который Тьен сам же и сделал для Лэйда, уберег человека от магии огня. А Тьен даже не подумал проверить, действительно ли тот забыл все. Провел его в столичный особняк, чтобы Генрих смог вместе с вещами забрать оттуда яд…

Яд сорока змей смешанный с соком аконита.

Получается, он никогда не доверял ему до конца. Тьен был уверен, что флакон, который отдал ему когда-то Лэйд, единственный, а тот припрятал еще. На черный день, как говорят люди… Черный день…

— Ты убил мою Аллей, — не дождавшись обвинений, Генрих начал обвинять сам. — Отнял у меня все, что я имел. Даже больше… Она хотела остаться со мной. Все эти годы я думал, что она вернулась бы к Холгеру при первой возможности, а она хотела остаться со мной!

Человек вскочил со стула, размахивал руками, брызгал слюной…

Даже после всего горько было видеть его таким. И горько было осознавать, что того Генриха, которого он знал, вернее, думал, что знает, не существовало. Он умер во время пожара вместе со своей сильфидой. Не стоило Холгеру вытаскивать его из могилы…

— Убийца! Ты убил собственную мать, и лицемерно продолжал называть меня отцом. Отцом! Меня! Тогда как мой настоящий сын умер не родившись! Ты убил и его тоже!

— Ее, — тихо поправил шеар. — Мама ждала девочку.