Закончив говорить, он снова направил на меня тяжёлый взор из-под нахмуренных бровей, но тут я сбросил движением плеча с себя его руку со словами:

– Послушай, мне совершенно не нравится это здешнее поведение, будто бы каждый может положить тебе руку на плечо и… – я задумался насчёт "и", а он тут же спросил:

– А кто это "каждый"? С кем это ты уже познакомился? – голос его изменился, да и взгляд стал совершенно другим: брови он хмурить не перестал, но в глазах появилась заинтересованность.

– Я не знакомился. Один долговязый учил меня играть… в карты.

– Ого, живо Крючок до тебя добрался, – несколько задумчиво произнёс он и вдруг с размаху хлопнул меня по животу мешком с книгой, так что я согнулся пополам, не столько от боли, сколько от неожиданности. – Лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей, – выпалил он прежним голосом, только чересчур громко.

Подняв голову, я понял, что его последние слова слышал далеко не один я: всё пространство возле лестницы заполнялось прибывающими на обед любопытными. Мой собеседник живо взбежал по ступеням и вошёл в дверь, я же распрямился, крикнул погромче "Вот сволочь!" и оглядел всех присутствующих:

– Надеюсь, кормят здесь лучше, чем общаются! – воскликнул я, вдруг решив сохранять бойкий настрой, и решительно зашагал к дверям, не обращая больше ни на кого внимания.

Остальные поступили так же, и в итоге в столовую я вошёл одним из последних. Тогда я, конечно, ещё не знал, что она называется столовой, да и всё, что происходило внутри было для меня удивительным.

Оказалось, что еду не подают на стол каждому, а, наоборот, каждый берёт свою еду сам, ставит на небольшую дощечку и несёт к столу, а после еды бросает грязные миску, чашку и ложку в специальный чан.

Помнится, в первый раз я забыл взять ложку и возвращался за ней, а потом оказалось, что у меня нет на дощечке хлеба, хотя я точно помнил, что брал его, когда же я вернулся с хлебом, то обнаружил, что пропал мой компот вместе с кружкой. Подумав, я решил не возвращаться за компотом, а сначала спокойно съесть суп.

Тогда меня удивило, как много нарезанного хлеба лежало в корзинке, и никто не следил за тем, кто сколько взял. Я даже задумался, не оставить ли кусочек про запас, но вспомнил о половине маминой лепёшки и оставил эту мысль. Больше ничего подобного мне на ум не приходило: сейчас, вспоминая времена, проведённые в академии, я понимаю, что совершенно не был обеспокоен мыслями о пропитании, что ни до, ни после со мной уже не случалось, исключая, пожалуй, первое время жизни на острове, но об этом пока рано.

Суп тогда мне показался почти безвкусным и холодным, а вот компот, за которым я всё-таки, конечно, сходил ещё раз, мало того, что был обжигающе горячим, он ещё пах какими-то травами, и пока я дул на него и отпивал по маленькому глоточку, мысли унесли меня на удивительные острова, где росли огромные растения, в которых жили диковинные звери, которых не видел ещё ни один из живущих. Тогда над кружкой компота, обжигавшей губы сильнее самого компота, я вдруг обрёл несбыточную мечту, даже не подозревая, что до воплощения её осталось менее дюжины дюжин дождей.

Я вдруг обнаружил себя, одиноко сидящего среди пустых столов и перекатывающего по дну кружки какой-то маленький тёмный плод. Вероятно, меня оторвал от мыслей грохот чана с грязной посудой, которой тащил по полу служитель столовой. Плод со дна кружки оказался совершенно пресным в сравнении с самим компотом, я оставил кружку на столе – миску я выбросил в чан, когда ходил за компотом – и вышел из столовой.

Лестница слева от двери, ступени которой были каменные, а перила деревянными, удивительно гладкими от частых прикосновений, приводила на последний этаж к длинному коридору вдоль окон, напротив которых располагались двери с различными надписями. Я прошёл вдоль них в одну сторону, потом вернулся и прошёл в другую, и всё гадал, что же таится за этими дверями. Некоторые буквы были мне знакомыми, но читать их я не умел и полагал тогда, что за дверями непременно располагаются всякие разные детали корабля, которые мы будем изучать.

Я не решался заглядывать внутрь, чтобы не рассердить обитавших там учителей, но предпоследняя дверь была открыта настежь, никого внутри не было, а всё пространство заполняли столы и стулья. Я удивился, чему можно учиться сидя, потом решил, что здесь, наверное, читают. Это вернуло меня мыслями к своему знакомому с книгой, и я надумал найти его и попросить научить меня читать буквы, а заодно выспросить у него хоть какое-то имя.

Я нашёл его на старом месте, на скамейке у дома учителей. Он склонился над книгой, солнце всё так же светило ему прямо в макушку, но он вроде бы ещё не спал. Возможно, просто не успел заснуть. Я, нарочно погромче топая, подошёл и сел рядом с ним, разглядывая стену учительского дома. В некоторых местах, перед окнами, стена имела выступы, окружённые перилами, на которые, видимо, можно было выходить. У некоторых таких выступов даже имелась своя крыша.

– Зачем кому-то выходить из окна, если снаружи дождь? – спросил я будто бы сам у себя.

Мой знакомый вздохнул, оторвался от книжки и, видимо, посмотрел в ту же сторону, куда и я.

– Там двери есть. Это балконы.

– Аа, – сказал я. – Ясно.

Голос же мой выражал, что на самом деле яснее мне ничего не стало, я специально состроил такой голос, но объяснения не последовало, знакомый мой снова уткнулся в книгу. Тогда я задал уже прямой вопрос:

– Слушай, а как тебя всё-таки зовут?