— Они ее не будут допрашивать?

— Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.

Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.

Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.

За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда — на разделку и переработку. Фабрика у нас была не маленькая!

Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали.

Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, — я находился но власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.

Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.

Я остановился.

— Ты с ней поговорил? — произнес женский голос.

Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.

— Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?

— Мое дело.

— Она не обманет?

— Я ей достаточно пообещала.

Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй?

Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.

Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.

— Надо спешить, — сказала Ирка.

Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, — два шага вправо, два шага влево.

— Завтра утром, — сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся и я узнал Хенрика — нашего надсмотрщика.

— Кто его повезет? — спросила Ирка.

— Лысый. Кто же еще?

— А нельзя, чтобы ты?

— Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.

— Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать — нет.

Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.

Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся…

К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.

— Ну сколько тебя ждать! — накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне.

— Все в порядке. — Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.

— Говори.

— Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать…

— Короче, где ящик?

— Жан тащит.

В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик.

Хенрик пошел к нему навстречу.

— Тебя никто не видел?

— Вроде не видел.

— Они считать не будут?

— Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?

— Ирка, отдай ему, — сказал Хенрик.

Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.

— Считать не надо, — сказала она.

И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться.

— Беги! — закричал Хенрик.

Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже — мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь… Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.

Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.

Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос: