Прошло два дня в непрестанных тренировках, я уставал, как будто из меня к концу дня выпускали воздух. Но кое-чему я научился. Это легко объяснить: ведь я был выше ростом многих из воинов нашей школы и быстрее других двигался и думал. Меня хорошо кормили в детстве.

Господин Ахмет два раза при всех меня похвалил. А Прупис хоть и не хвалил, сказал мне спасибо, когда я отдал ему аккуратно и крепко сплетенный хлыст. Ко мне стали обращаться другие воины, я не отказывал

— я люблю мастерить: шить, вырезать, плести…

Если бы не постоянная усталость, я был бы счастлив. Мне жилось не хуже, чем у Яйблочков. Нас хорошо кормили, и я спал на настоящей мягкой койке. Правда, я побаивался Добрыню, который помнил о нашей встрече и не давал забыть о грядущей мести.

Я больше не пытался выяснить, к чему нас так тщательно готовят. Потерплю — узнаю.

Я выбрал себе хозяином Пруписа. Я же был вчерашним любимцем. А любимец с детства приучен жить при хозяине. Может, другие обитатели нашей школы и не нуждались в хозяине, а мне было тяжко без существа, которому я мог бы подчиняться. Понимая это, я думал тогда, что являюсь исключением среди людей, но потом-то я догадался, что подчинение — обязательное свойство человеческой натуры. Все люди ищут себе спонсора, и если нет настоящего, то находят ему заменитель. Я тогда еще не бывал в других странах и на других континентах, но что касается России, то она, оказалось, всегда была послушной — то начальнику, то революционеру, который этого начальника убил, то следующему начальнику.

Мое терпение было вознаграждено довольно скоро. Дней через пять, когда мы отдыхали после отвратительного упражнения — долгого бега вокруг нашей школы с мешком песка за плечами, — мрачный Гурген сказал:

— Кому это нужно? Судьба и без этого разберется.

— Ей помогать надо, — сказал Батый.

Мы смотрели, как Добрыня направлял оселком свой меч.

— Как девушку гладит, — сказал Гурген.

— Сколько раз он ему жизнь спасал, — заметил Батый.

Я навострил уши.

— Все это показуха, — сказал Гурген. — Ты же знаешь, откуда кровь берется.

— Молчи, — сказал Батый. — Ты здесь только третий месяц, а я уже скоро год. Если все будет нормально, через два месяца перейду в ветераны. А сколько со мной начинали и гикнулись?

— Ничего, завтра встреча товарищеская, — сказал Гурген.

Собеседники замолчали, и тогда я понял, что могу кое-что узнать.

— А что такое товарищеская встреча? — спросил я у Гургена.

— Когда договариваемся, — ответил за него Батый. — Встречи бывают товарищеские, от которых ничего не зависит. На них придумывают всякие трюки — как в цирке. Там по-настоящему обычно не убивают. У нас завтра товарищеская встреча с «Черными Тиграми». Попросись, Прупис тебя возьмет — тебе же надо присматриваться.

Раз уж разговор начался и никто на меня не кричит, можно было спрашивать и дальше:

— А когда нетоварищеская?

— Когда календарная? Или на кубок? Тогда судьи строго смотрят — там труднее. Там погибают. Только кто? Зеленые салаги, вроде тебя. Ветераны решат, кому помереть — обязательно помрешь.

— Как помрешь?

— Ланселот не совсем понимает, зачем он здесь живет, — сказал Гурген. — Он думает, что мы — спортивная команда. А мы гладиаторы.

— Гладиаторы? А Батый говорил — рыцари!

Я вспомнил старый фильм, который показывали по телеку, и спонсоры разрешили мне смотреть его, потому что было не очень поздно. Дело происходило в древней империи, которую, кажется, называли Римской. Там на стадионе сражались люди. Один из них был тяжело вооружен и снабжен сетью, которую он все норовил накинуть на голого юношу с коротким мечом. Тот крутился, прыгал вокруг и в конце концов победил неповоротливого тяжелого воина — госпожа Яйблочко расстроилась, что мне показали такое жестокое зрелище, а сам Яйблочко стал смеяться и говорил, что это такое же ископаемое, как животное мамонт. Помню, он сказал, что такие кровавые зрелища ушли в позорное прошлое.

— Это же запрещено! — сказал я. — Это же ушло в позорное прошлое, как мамонт и Римская империя.

Когда мои соседи отсмеялись, Батый спросил:

— Кто же это тебе рассказал? Может, ты в школе учился?

— Спонсор, — сказал я.

— Именно его и надо было слушаться, — сказал Батый, и в голосе его прозвучала ирония. — Они в этом понимают.

— А я ничего не понимаю! — взмолился я. — Честное слово — я как в лесу! Если есть гладиаторы, значит, кто-то должен на них смотреть и даже получать удовольствие от такого дикого зрелища. Но ведь не в подвале вы устраиваете так называемые «товарищеские встречи»?

— Нет, — Гурген редко улыбался, но за тот день он выполнил три годовых нормы по смеху. — Мы это делаем на больших стадионах. В Москве, в Люберцах, в Серпухове… где мы еще были, Вова?

— Везде были, где стоит жабий гарнизон, — сказал Батый.

— И они вас не арестовали? Не разогнали? Как вам удается от них скрываться?

— Поймешь ты наконец или нет, ископаемый ты человек, что твои любимые спонсоры жить не могут без наших зрелищ, потому что получают на них разрядку.

— Что?