Но стоило лишь нам выбраться на более широкую улицу, как сестру отвлёк грохот обрушившихся этажей в доме за нашими спинами, на который она обернулась. А на то место, где она должна была находиться, не притормози её резкий звук, упала горящая деревяшка внушительных размеров. Инна стояла, глядя куда-то вдаль, влажный платок скрывал волосы, «маска» из его края сбилась, позволяя рассмотреть лицо моей сестры, сажа и копоть на щеках делали её похожей на работницу угольной шахты, а за её спиной бушевал огонь. И алое марево, взмывавшее к серому облаку дыма, ронявшему на землю слёзы из пепла, казалось мне чудовищной рамой для самой отвратительной в мире картины. Умиравший город, слёзы неба, превратившиеся в прах, и языки пламени в безразличных, спокойных зрачках моей сестры, которой было откровенно наплевать на погибавшее в огне будущее тысяч людей. И мне на секунду показалось, что я смотрю не на человека, а на демона. Ведь даже глаза её сейчас стали алыми, как кровь. Их окрасил в цвет смерти огонь, но лишь её собственная душа могла окрасить их безразличием…

И мне показалось, что на этот раз она не нуждалась в шёпоте, убеждавшем её, что происходящее — лишь иллюзия.

Инна вдруг усмехнулась и кинулась бежать, на ходу поправляя «маску», а я провожал её фигуру недоуменным взглядом и вспоминал слова Дины. «Я знаю этот взгляд. Он бывает у тех, кто переступил через чужую жизнь». И, кажется, я наконец понял, что она имела ввиду. Главное, что ты выживешь, да, Инна? Остальное значения не имеет, даже если на кону будут тысячи чужих судеб. Ты через них попросту переступишь.

Я бросился следом за сестрой, которая никогда не была мне близка, но которую я уважал, и которая теперь стала для меня самым непонятным существом на планете. Динка бежала прямо передо мной, но мне казалось, что и её я не знаю — в движениях моей подруги сквозило спокойствие и целеустремленность, словно вся эта картина её нисколько не ужасала. А вот я был в панике и думал о том, сколько людей погибло в этом чудовищном духовом шкафу, а сколько лишились крова и всего, что имели… Наверное, я и правда просто глупый, наивный мальчишка. Я думаю о других, когда надо думать о том, как спасти собственную шкуру. Но если это делает меня идиотом, я не хочу умнеть. Потому что я не хочу становиться демоном. Я просто хочу, чтобы добро побеждало зло.

Наивный…

И тут мы выскочили на улочку, застроенную деревянными двухэтажными домиками с соломенными крышами, которые напоминали огромные костры. Если у каменных домов хотя бы стены не поддались огню, здесь все было алым, словно мы сунулись в жерло вулкана. Инка резко затормозила и, прокашлявшись, поймала Дину за рукав.

— В обход? — хриплый голос, пот, стекавший по щекам ручьями, и решительный взгляд, не знавший слова «сдаться». Инна начала вытирать лицо тем самым краем тряпки, что служил ей маской, и я последовал её примеру – из-за за обильного потоотделения даже просто держать глаза открытыми было тяжело.

— Да, здесь не пройти, наверное, — сквозь кашель ответила Дина, и вдруг из соседнего переулка появилась сгорбленная фигура.

Мы замерли, а человек, едва передвигавший ноги, вдруг громко, надрывно закашлялся, а когда кашель утих, посмотрел на небо. Серые драные штанины лохмотьями свисали с худых, как спички, ног. Коричневая рубаха, которую можно было назвать лишь тряпьём, прикрывала выпиравшие кости этого живого скелета. Красное лицо, запавшие глаза, сухие, потрескавшиеся губы и полные муки глаза. Он покачивался в такт дрожащим языкам пламени и смотрел на скрытое от наших глаз небо, а затем вдруг захрипел и рухнул на раскалённую пыльную землю, как подкошенный. Секунда, и я рванулся к нищему, потерявшему сознание, но меня схватили за руку и рывком дёрнули назад. Я обернулся. Инка держала меня за руку, и в её глазах плескалась ярость.

— Только попробуй, — прошипела она.

Чего?! Это я должен человека на верную смерть в огне бросить?!

— А не пошла бы ты…

— Заткнись, — оборвала меня Инка. — Он болен. Хочешь сдохнуть от чумы?

— Чего? Какая чума, Инн, ты с дуба рухнула?! Он просто…

— Бубонная чума, — вмешалась Дина. — Великий лондонский пожар уничтожил последние очаги заражения. Великая чума пришлась на тысяча шестьсот шестьдесят пятый год, но отдельные случаи заболевания фиксировали вплоть до этого дня.

— Да он просто нищий, потерявший сознание от голода! — крикнул я и рванулся к мужчине. Но в ту же секунду меня сбили с ног, а следом затылок пронзила тупая боль — меня со всей силы приложили головой о землю.

— Ты будешь меня слушаться, Алексей! Или подохнешь! Выбирай: или делаешь, что я говорю, и выживаешь, или выбираешься из этого чёртова пожара в одиночку — без меня, Дины и Спирса! Зато с чумным больным, который испускает дух! Ну?!

Я с ужасом посмотрел на сестру. В её лице не было ничего человеческого — только холодная, жестокая решимость довести задуманное до конца. Слушая её голос, я подумал, что она в ужасе, ведь Инна кричала, но… в её глазах не было ни паники, ни страха, ни отчаянья. Ни даже злости. В них застыло безразличие и обещание переступить даже через мою жизнь, если потребуется.

Нищий вдруг вновь закашлялся, и я обернулся. Зря. Тело мужчины содрогалось в конвульсиях, он надрывно кашлял, царапая землю, а на пыльную дорогу с потрескавшихся губ срывались алые капли.

Он был болен. Он умирал. И если я помогу ему, заражусь чумой…

— Понял, спаситель мира? — процедила Инка и снова приложила меня головой о землю. А жар становился просто нестерпимым… — Ты его не спасёшь! Он уже мёртв! Либо ты встаёшь и идёшь за мной, либо горишь в этом Аду, понял?! У тебя выбор есть, у этого четырёхсотлетнего трупа — нет. Выбирай.