Наконец огонь начал затихать, и уже далеко не все дома вокруг нас напоминали факелы. Только из окон верхних этажей вырывалось пламя, да по крышам ползли алые мазки кровавых красок… Преодолев ещё пару переулков, мы вырвались на пустынную, грязную улицу, и я с удивлением обнаружил, что мы всё же нашли выход из ловушки. Огня поблизости не было. Как не было и гари, заставлявшей дыхание срываться на кашель. Но дышать, если честно, легче не стало — здесь было жарко, душно, а ещё безумно воняло нечистотами. Когда мы проходили мимо одной из подворотен, мне на секунду показалось, что меня вывернет наизнанку от удушающего смрада — вонь помоев, мусора и содержимого ночных горшков в этом переулке была просто невыносима…

Мы двигались всё дальше от пожара и с каждым шагом приближались к Темзе. Один район сменял другой, и наконец воздух, обжигающий, спёртый, стал немного прохладнее, а значит, мы были недалеко от реки. Вот только вскоре нам пришлось замедлить ход, потому как улицы оказались битком набиты горожанами, рвавшимися прочь из города. Тележки и повозки застревали в людском потоке, и алая ночь, окрашенная серым дождём из пепла, освещала сотни насмерть перепуганных лиц, отчаянно желавших выжить. То тут, то там разгорались споры, порой переходившие в драки, а телеги блокировали движение и только добавляли хаоса. Люди кричали, злились, но поделать ничего не могли, и эта человеческая река медленно, словно преодолевая саму себя, текла куда-то вдаль, едва заметно сменяя один квартал на другой. Под ругань, крики и проклятия люди двигались к спасению.

Я посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что прошёл всего один час. А значит, нам ещё два часа предстояло провести в этом безумном, разваливающемся на куски под аккомпанемент ссор мире. Крайне медленно толпа продвигалась вперёд, а встретившийся нам в огне лондонец, решивший, что самое страшное позади, упоённо разглагольствовал о том, что виноваты в пожаре, скорее всего, голландцы или французы, хотя я так и не понял, при чём тут они. Динка говорила, что сначала загорелась пекарня Томаса Фарринера на Паддинг-Лейн, но наш лондонец, представившийся как Генри Тейлор, отмахивался, заявляя, что, скорее всего, пекарню просто подожгли. Я подумал, что у него мания преследования, но, что интересно, в толпе преобладало именно это мнение, а потому проклятия в адрес голландских шпионов звучали чуть ли не так же часто, как требования убрать с дороги мешающие пройти телеги.

А ещё обвиняли лорд-мера, правда, далеко не так громко — шёпотом, чтобы если констебли появятся, не нарваться на неприятности. Дина пояснила, что лорд-мер, который должен был отдать приказ о разрушении домов вокруг очага возгорания, его не отдал, что и привело к катастрофе. Ведь мы сами убедились в том, что дома тогда строили против всех законов противопожарной безопасности, и единственным выходом для блокировки огня было именно разрушение зданий. А ещё, что интересно, мы не увидели ни одного пожарного, и это тоже была вина лорд-мера, ведь именно он нёс ответственность за организацию тушения пожара. Жители говорили, что поначалу пожар пытались затушить, но всё было бесполезно, а потом движение по улицам было заблокировано беженцами, и пожарные уже не могли ничего поделать. Люди надеялись, что скоро огонь сам утихнет, но Динка шепнула мне, что это произойдёт лишь в среду вечером, когда выгорит большая часть Сити. Все, кто был рядом с нами, обречены были остаться без гроша за душой, лишившись одновременно и крова, и всего, что имели. Но они всё ещё на что-то надеялись.

Человек ведь всегда верит в чудо. Даже на смертном одре.

Но среди ругани и призывов ловить иностранцев, чтобы не дать им «и дальше поджигать дома», всё чаще слышались сдавленные рыдания, всхлипы, а то и громкий плач — порой детский, порой женский, но неизменно обречённый. Сердце щемило от этих звуков, но помочь этим людям никто не мог. Мы приближались к реке, а жар почему-то не желал исчезать, и пот всё так же срывался вниз, смешиваясь на земле с детскими слезами…

Примерно через час Инна, ведущая диалог с разговорившимся не на шутку Тейлором, оказалась прижата к девочке лет пяти, которая тихо плакала, прижимаясь к матери, и отчаянно сжимала её коричневую юбку в кулачках. Я подумал, что у Инны, того страшного существа, напоминавшего мне полчаса назад демона, ни единый мускул на лице не дрогнет от этого зрелища… но я ошибся. Я совсем перестал понимать свою сестру — она стала абсолютно чужим, неизвестным мне человеком. Но всё же человеком, а не демоном, ведь, увидев плачущую девочку, Инна улыбнулась ей, стянула с головы ненужный уже платок и, выудив из кармана десятикопеечную монету, присела рядом с ребёнком.

— Эй, малышка, смотри, это волшебная монетка! Она хочет показать тебе чудо!

Девочка всхлипнула и покосилась на мою сестру, всё ещё пряча лицо за юбкой матери. В заплаканных красных глазах промелькнули неверие и интерес, а Инна, заметив это, показала девочке золотистую металяшку. Секунда, взмах руки, и ладонь моей сестры была пуста, а девочка, всхлипнув в последний раз, отпустила подол матери и сделала неуверенный шаг к Инне.

— Где пенни? — пробормотала она, с удивлением глядя на уже поднявшуюся Инну — толпа продолжала медленно, но верно нести нас вперёд.

— Упорхнуло, но может вернуться, — ответила сестра. В глазах девочки разгорался восторг, а слёзы медленно высыхали, испаряясь от нестерпимого жара.

— Верните пенни, леди! — попросила малышка и потёрла перемазанный сажей нос.

— Не приставай к леди, Мэри, — одернула её мать, но Инна лишь усмехнулась и, протянув к девочке руку, тоном заправского фокусника произнесла:

— Где же моя волшебная монета? Смотри внимательно, она где-то здесь… А, вот же она!

В следующую секунду Инна вытащила монетку «из-за уха девочки», и та залилась веселым смехом, таким неуместным здесь, в этом Аду. Наверное, даже во тьме порой вспыхивает свет, если ребёнок может смеяться на пепелище собственной жизни?..

Инна улыбнулась в ответ и всю дорогу до реки показывала прибившимся к ней детям фокусы. Помнится, этим штукам сестра научилась ещё лет в четырнадцать — ей всегда нравилось «создавать иллюзию чуда, зная, что чудес на свете не бывает». Она и меня пыталась научить, но не получилось — мои пальцы отказывались правильно держать монеты и вечно их роняли. На полпути же к Инне присоединилась и Дина, у которой всегда и везде с собой была колода карт, и моя подруга, знавшая лишь пару карточных фокусов, но умевшая профессионально и зрелищно тасовать карты, развлекала детей, перебрасывая кусочки картона и виртуозно ими манипулируя. Тейлор с удивлением спросил у меня, не бродячие ли мы артисты, и я, подумав, что жизнь — и впрямь театр, а люди в ней — актёры, согласился.