— Зато они нам готовят. Это плюс. Сеструх, живи подольше, а?

— У тебя Динка есть в качестве повара и горничной, — хмыкнула я. — Не помрёшь, если я помру.

— Собралась склеить ласты? — попытался поддеть меня этот недозрелый чилийский перчик. Нет, Лёша, твои подколы на меня не действуют, ты не дорос до того, чтобы своей язвительностью меня задеть!

— Ни в жизни, лапки складывают только слабаки, — ухмыльнулась я и развалилась в компьютерном кресле. — А ты, братец, что с товарищем Греллем делать будешь? Может, вспомнишь прошлое? Тем более, он явно сторонник садо-мазо, а ты у нас — любитель экстрима. Прикинь: поцелуй со вкусом крови из прокусанной акульими зубами губы? Ммм!

— Чтоб тебя за это всё Бельфегор очаровал! И была б ты от лени не в силах тушку свою доходяжную от дивана отодрать! — возмутился бойцовский томат и уселся напротив кресла — на койку.

— Обломись, я трудолюбива, — ухмыльнулась я. — Если это не касается домашней работы, конечно. Да и вешу я не то, что ты — это твою тушку фиг подымешь. Моя-то легонькая!

— Только ступни-переростки и нос Пиноккио её отягощают!

— Обломинго, мальчик с волосами того же цвета, что и у нашего местного гея! Они работают противовесами и удерживают мои бренные кости от того, чтоб их ветром не сдуло. А вот цвет твоих волос меня заставляет призадуматься…

— Инна! — раздраженно возопил великомученик томат.

— Лёшааа, — сладко протянула я, довольная победой.

Дальше поболтать нам не дали — вернулась Динка и потащила нас на кухню. Демонов не наблюдалось, зато наблюдался учиненный ими кулинарный беспредел. Готесса с минуту удивленно взирала офигевшими зелёными глазюками на такое буйство, а затем протянула:

— Инна, не умирай подольше…

— Вы сговорились, что ли? — возмутилась я. — Ща блины упру домой! Имею право — их мне готовили!

— Но я хочу научиться у демонов печь такие тоненькие блинчики! — с фанатским блеском в глазах выдала Динка и подцепила с тарелки наитончайшее «солнышко» из теста.

— Твоя любовь к бытовой ерунде недоступна моему пониманию, — проворчала я, а готесса уселась на диванчик у стены и довольным тоном заявила:

— Ну и что? Зато ты этим активно пользуешься! Так что не кори меня, а лучше скажи, ты будешь завтракать?

— А я уже, — хмыкнула я и уселась у окна. Лёшка же, помыкавшись с минуту в раздумьях: «Чай или кофе — что лучше?» — налил себе какао. Да уж, логика его мне неподвластна, как и Динкины закидоны — она тупо налила в кружку охлажденный кипяток из трёхлитровой банки, всегда стоявшей на столе, и теперь бухала воду, закусывая её блинами. Как говорится: «Логика, не уходи!» — «Но я чувствую себя ненужной, прощай!» Обидно, однако, что меня окружают столь эксцентричные люди, потому как я сторонник правил, порядков и фигней типа: «Юбка или брюки? Одену лосины», — не страдаю, хотя родич мой и его подруга ныне — не худший вариант! Думать о том, что чаёвничать с нами будет Гробовщик или Грелль, мне не хотелось…

Болтая о том, что нам делать дальше, как спасти меня от смерти, а Лёшку — от надругательства, мы (а точнее, они) позавтракали и после этого все вместе (на этот раз точно все) решили слиться из хаты, чтоб не пересечься с Сатклиффом. Однако нам не повезло. Как только мы открыли входную дверь, аловолосый жнец выплыл из гостевой спальни и, увидев братца-черешенку (не только из-за волос, но и из-за цвета разгневанной моськи, напоминавшего сию ягодку), манерно возвестил:

— Ах, Лёшечка! Мы не виделись уже целую вечность! Скажи, я тебе снился?

Лёша не ответил — он просто захлопнул перед носом Сатклиффа дверь и быстро её запер.

— Не поможет, — хмыкнула я. — Они телепортировать умеют.

— Пофиг. Линяем! — скомандовал брателло, и мы всей гурьбой, напоминавшей стадо, ломанулись вниз.

— Держись ближе к Спирсу, — посоветовала я ему, топая по ступеням, как мамонт по леднику.

— Не дурак — сознаю, — напряжённо кивнул Лёшка, и я ему даже немного посочувствовала. Но лишь немного, потому как он в следующую секунду выдал: — А ты держись поближе к Гробби — вдруг он сумеет найти корень зла первым? Он ведь гений! А ты его рассмешишь и этим подкупишь — он неполадку вечной сделает.

— Только не к этому психу, — поморщилась я.

— Она лучше тоже к Спирсу прибьётся, — съязвила Динка, видевшая вчера моё явно куда более уважительное отношение к жнецу, чем к остальным.

— А что? Он мужчина видный! — хохотнула я.

— Только мёртвый, — внес свою копеечку братик-помидорка, явно жаждавший получить «по помидорке».

Вот за такими разговорами мы и вломились в нашу с Лёшкой квартиру, после чего он явно облегченно выдохнул, прижавшись спиной к двери, а я потащила Дину на кухню. Но стоило лишь нам расположиться за столом и поджечь газ под чайником, как раздался вопль моего братца:

— Уйди, нечистая!

— Обижаешь, я только что принял душ! — возмутился знакомый манерный голос.

Н-да. От судьбы не уйдёшь, от Сатклиффа — тем более. Мы с Динкой начхали на чай, вырубили газ на плите и помчали к этим обалдуям. Ворвавшись в комнату братца, я застыла на пороге от немого шока. Итак, по порядку. Комната у него готичная до жути: чёрные обои с красными розами, украшенные (хотя, скорее, «изуродованные») плакатами с какими-то странными символами, багровые шторы, такой же ковёр, кровать-полуторка с кованым изголовьем и чёрным покрывалом, тёмный пластиковый компьютерный стол и такой же шкаф, комод с оккультной ерундой, напоминающий алтарь, а люстра — вообще одно название, ибо плафон её выполнен в форме черепа. Я уже говорила, что у Алексея нет ни вкуса, ни логики? Мне не жалко, я повторюсь. И в центре всего этого великолепия, а точнее, безобразия, стоял мой братец, на котором пытался повиснуть аловолосый жнец, причём братик всеми силами этому сопротивлялся, но кулаки в ход пока не пускал, что любопытно — он ведь когда злится, запросто может любому в глаз зазвездить…