— Знаешь, Катя, — прошипела Мария, резко замерев, а затем выпрямившись. — Я бы могла его тонной «слов» назвать, но не стану. Потому что, в отличие от этого фраера, я по понятиям живу и не назову «козлом» того, кто им не является. Был бы на моем месте кто другой, сразу бы правилку потребовал. Или просто глотку перерезал бы. Я молчать не буду, запомни: честь свою надо защищать всегда. Но и руки марать об эту… — Маня шумно выдохнула и окончательно взяла себя в руки. — Всё, пусти, — бросила она Хибари-сану, — я его не трону. Мне оно не надо. Но запомни, Катя, — перевела она взгляд на меня, — хоть он и имеет право есть наши продукты, ты ему больше не готовишь. Узнаю, что ты ему готовишь, стираешь, убираешь комнату — буду с тобой в первую очередь разбираться, ясно? За каждый поступок человек должен нести ответственность. За слова тоже. И если он не умеет следить за языком, пусть учится на собственных ошибках. Без наказания вины не понять. Так что это и будет его наказание.

Я кивнула сестре, а Хибари-сан отпустил ее руки. Она же посмотрела на Мукуро с таким презрением, словно ниже него на свете существа просто не было, и бросила:

— Значит, так. Не важно, играл ты с шулером или магом, — «человеком, которому везет в карты». — Карточный долг — это святое. Если ты доказываешь, что человек — шулер, он возвращает одну треть твоего проигрыша, таков закон. Если нет, ты обязан заплатить. За необоснованные или недоказанные обвинения в шулерстве могут и на перо посадить, — «пырнуть ножом». — Так что плати.

— И чего же ты хочешь? — усмехнулся Мукуро.

— Я бы сказала, чего хочу от тебя, но не буду, — процедила Маша. — Потому что мне не нужны ни деньги, ни поступки человека, с которым мне в одной комнате находиться мерзко. Я имею право перепродать твой долг. Отдаю его Кате за уборку моей комнаты. Идет? — безразлично спросила она меня.

— Да, — кивнула я и пожала руку сестре.

— Дальше сами разбирайтесь, — бросила та и ушла.

Повисла тишина, а я посмотрела на иллюзиониста. Устало и безразлично. Так, словно он был пустым местом. Нет, я понимаю, что он не знал верного значения произнесенного им слова, но ведь даже узнав его, он не то, что не извинился, он продолжил настаивать, а это в среде людей, знающих жаргон и живущих «по понятиям», в сто раз хуже, чем случайное оскорбление.

— Что же ты молчишь? — усмехнулся Мукуро. — Ты сейчас можешь попросить меня не приближаться к тебе. Давай же.

— Я попрошу, — кивнула я. — Но не этого. Не смей приближаться к Франу и каким-либо образом причинять ему вред. Это всё.

— Какая трогательная забота о ближнем! — выдал он.

— Нет, — покачала головой я. — Маше противно просить у тебя что-либо. Мне, если честно, от тебя ничего не надо. А вот третий человек, который участвует в игре и который никогда не попросил бы ничего для самого себя, от твоих действий страдает. Короче говоря, если ты причинишь вред Франу — физический или иллюзорный — ты нарушишь обещание. Ты не заплатишь карточный долг. А человек, не выплативший карточный долг — это человек, которого никогда и никто уважать не будет. В нашем обществе, по крайней мере.

— В обществе преступников? — усмехнулся он.

— Чья бы мычала, мафиози, — скрещивая руки на груди, хмыкнула я.

— И кто же из нас человек без чести? — протянул он. — Ради победы над врагом и получения от него проигрыша, ради того, чтобы унизить его и поставить в зависимое положение, ты использовала сестру и моего ученика. Какой же я должен сделать вывод?

Его глаза впились в мои, а я холодно бросила:

— Знаешь, Маша играла потому, что хотела. Я не использовала ее в темную. Она знала, что я хочу выиграть у тебя, и сама согласилась сыграть с нами. Фран же выиграл у тебя и получил то, что заслужил. Твой проигрыш. А я морального удовлетворения от этого всего не получила. Я получила то, что хотела: ты больше не тронешь Франа. Ты у него не только радость детства отнял, но и здесь пытался своей бандурой проткнуть, а мне на товарищей не наплевать, ясно? Он отказался говорить, почему ты за ним охотишься, и я не собираюсь его расспрашивать, но он, не зная об истинной причине игры, выиграл и заслужил эту победу. Потому что он, в отличие от тебя, не предатель, ясно? Он не использовал других людей, не побеждал бесчестно и не плел интриг.

— Ты плохо его знаешь, — усмехнулся Мукуро, прислоняясь щекой к древку трезубца.

— Возможно, — кивнула я. — Но я о подобных фактах в его биографии не знаю, а вот в твоей — вполне. И Фран у меня вызывает куда больше теплых чувств, чем ты. За что ты так с Хром, Кеном и Чикусой? Хотя это не мое дело. Свое дело я сделала. Не подходи к нему.

— Что, и ты совсем не хотела меня унизить? — усмехнулся он.

— Нет, — абсолютно искренне пожала плечами я.

И тут меня дернули за локоть назад. Я вынужденно обернулась и встретилась взглядом с черными глазами Главы Дисциплинарного Комитета.

— Ты не лжешь? — процедил он.

— Нет, — четко ответила я.

Пара секунд, и мой локоть отпустили, а я повернулась к Мукуро и спросила:

— Разобрались?

— Вполне, — хмыкнул он. — Ты сильная, но лицемерная. Обвиняешь меня в том, в чем виновна сама. Такие люди мне не интересны.

— Да мне как-то наплевать, — пожала плечами я. — Можешь думать обо мне, что хочешь, меня это не волнует. Я знаю, кто я — остальное не важно. Тебе меня не изменить, твоему мнению обо мне — тоже. Так что мне на него глыбко начхать.

— Посмотрим, — усмехнулся он и быстрым шагом покинул кухню.

Повисла тишина, а затем я осторожно обратилась к парню в шапке-лягушке:

— Фран, извини, что сразу не сказала ставку. Ты бы не согласился играть, если бы знал, что это затевается, чтобы помочь тебе, — пока я говорила, иллюзионист на меня даже не смотрел, глядя в стену напротив, а я продолжала: — Знаю, это могло ущемить твою гордость, но подумай вот о чем. Ты сам выиграл это. Ты следил, чтобы Мукуро не использовал иллюзии, ты играл. Я же только играла. По сути, ты сделал куда больше. А помощь… Просить о ней я и сама ненавижу. Но вот принять ее, когда помогают от всего сердца, не стыдно. Потому что это сделано не из жалости или из корысти, а потому, что хотелось помочь тому, на кого не наплевать.