Тимофей Романцев полусидел, полулежал в кибитке, которая кряхтела, скрипела, сотрясалась и пронзительно визжала на несметных кобылинах, коими дорога из стольного града к южным рубежам царства изобиловала словно они специально предназначались для проверки прочности телег или для затруднения передвижения вражеских полчищ. От пронизывающего холода его спасал огромный овчинный тулуп, которым он укрылся по грудь. Возница, бородатый мужик тоже в теплом овчинном тулупе сидел впереди и что-то тихонько и протяжно выл себе под нос. От его нудного и печального завывания Тимофею становилось не по себе. Во-первых, он знал куда и зачем едет, а во-вторых он не ведал, что у этого мужика на уме. От этих двух противоположностей - знаний и незнаний Тимофей был чрезвычайно напряжен и ощущал щекочущее чувство внизу живота, такое он испытывал всегда в минуты опасности. Мужчина положил рядом слева от себя свою острую саблю, а справа пистолет с кремневым замком. Конечно, новое иностранное изобретение не было такой же надежности, как фитильный, отечественный пистолет, но зато оно не требовало поддерживать всю дорогу тление фитиля и могло использоваться в любую минуту.

Седок кибитки не сомкнул за весь путь глаз, он не столько боялся мужика и дрожал за свою жизнь, сколько беспокоился за выполнение государева поручения, кое получил в Москве пару дней назад. Тимофей Ромнацев представлял собой образец честного и исполнительно служаки, который мог исполнить любую волю вышестоящего головы, не считаясь ни с трудностями и сложностями, встающими на его пути, ни со своими потребностями, коих было немного, ни с людишками, которым, возможно, его задание могло быть не по нутру. Государеву чиновнику совсем недавно исполнилось тридцать пять лет. Ни жены, ни семьи у него не было. Да и как мог он завести домочадцев, если бывал в своем большом доме, гордо стоящем на тверском тракте, от силы несколько дней в лето. Был Тимофей из детей боярских, но не из городовых или дворовых, а из кормовых. Род его не вел свое начало ни от князей, ни от бояр. Романцевы были потомками боярских послужильцев, упомянутых еще новгородскими бумагами посадниками, сотоварищами посадника Федора Тимофеевича. Романцевы и их многочисленные потомки служили верой и правдой своим господам, а за это получали и поместья, и денежные награды. Вот только в смутные времена его отец Андрейка Романцев сделал неправильный выбор и выступил на стороне Лжедмитрия второго. Но слава Богу смутные времена они во всём смутные, для всех они смутные, и для власти, и для бунтовщиков, и для простых обывателей, кои запутались и уже не знают, где правда, а где ложь. Уже через несколько лет никто и не вспомнил Романцева Андрея, что был тот главою сотни стрельцов, поддержавших бунт супротив Шуйского и затопленных тем в Туле. Этот отцовский конфуз, слава Богу, не отразился на судьбе Тимофея. И сын продолжил служить уже новому государю, получая милости уже от нынешнего царя. Помимо непосредственного участия в боевых действиях, малых и больших, которые на протяжении всей его взрослой и детской жизни велись в стране, на Тимошку в последнее время стали возлагать и другие задачи. В наступившее относительно мирное время, кое пришло с царствованием Михаила Федоровича, Тимофей стал отправлять разные полицейские должности. Был Тимофей и приставом, и земским, и даже губным старостой. А в настоящий момент, сидя внутри кибитки, трясущейся в сторону Тулы, он исполнял обязанности особого обыщика, посланного государем бороться с назревающей на окраинах державы смутой.

– А что батюшка, мы так без остановки до самой Тулы будем ехать? – спросил возница, прекратив выть и не поворачиваясь к своему седоку, а оставаясь сидящим к нему широкой и немного сгорбленной спиной.

– А сколько нам осталось? – живо отозвался государев посланник.

– Да ешо верст полста!

– Сдюжит твоя кобыла?

– Ну, если не гнать, то сдюжит…

Тимофей задумался. Полста верст они преодолеют часов за пять. Темнело уже рано и большую часть оставшегося пути им суждено будет ехать впотьмах. А это и опасно, и замедлит езду. По пути они уже пару раз останавливались в ямских постоялых дворах, но те были близко к белокаменной и значит безопасные.

– А что, милейший, есть ли по близости ям?

– Так вот скоро будет…

– Ладно! Давай остановимся в нем и заночуем, - решил особый обыщик. Он на самом деле вымотался за эту дорогу и облегченно вздохнул, приняв решение переночевать в безопасном месте. Он изрядно проголодался, а все припасы, захваченные на предыдущим постоялом дворе, были съедены им еще утром.

Остаток пути до яма они преодолели в полной тишине. Тимофей и так молчал всю дорогу, а Федот – возница особого обыщика, молчал и больше не пел свои странные песни. Он только чаще стал хлестать по горбу свою лошадку, и та побежала быстрее, тоже ожидая корма и отдыха, словно подслушав разговор своих захребетников и предвкушая ночь в теплом стойле.

Через несколько верст пути впереди справа показался постоялый двор, окруженный высоким забором. Его ворота были открыты, будто приглашая путников заглянуть и остаться на ночь. Из труб терема и трактира, избы поменьше, поднимались столбы белого дыма. Странно, но в тот миг Тимофею эти обычные для Москвы виды и запахи, здесь на просторах тракта, где опасность таилась под любым кустом, показались самыми милыми и желанными. Кибитка вкатилась во двор и к ней моментально подбежал мужичок, который метнулся помогать седоку встать на землю.

– Здравствуй, барин. Не изволишь ли откушать? Или ешо и комнату на ночь? – вежливо осведомился он, но без особого подобострастия, что Тимофей расценил, как популярность этого постоялого двора, поскольку людишки в нем не лебезили перед столичными гостями.

– Да, милейший, дайка мне комнату и размести моего возницу. А посля и в трактир загляну.

– Не изволь сомневаться! У нас очень даже приличные комнаты, чистые, без клопов, в трактире очень вкусно кормят! Останешься довольный!

Тимофей, встав обеими ногами на твердую землю, потянулся и от удовольствия улыбнулся. Хозяин заметил его улыбку и тоже растянул рот в подобие улыбки, но она у него получилась довольно жуткой, поняв это он вернул губы в обычное положение.

– Не изволишь пройти в комнату? – пригласил он гостя осмотреть угол, где тому предстояло заночевать.

– Пойдем!

Вдвоем они поднялись по лестнице наверх и, пройдя по узкому коридору, остановились перед третьей дверью. Хозяин отворил ее и сначала зашел сам, а после впустил гостя. Комната показалась Тимофею вполне годной для ночлега. Лестница, ведущая на второй этаж немного скрипела, но этот громкий звук даже понравился гостю. Можно услышать, когда кто-то будет подниматься на второй этаж, промелькнуло у него в голове. Весь терем был протоплен и немного пропах еловой смолой, видать от того, что бревна использовались не совсем просохшие. В комнате было также тепло, как и везде. Дверь была крепкой и надежно запиралась на засов. Окно выходило во двор постоялого двора. Внизу Тимофей увидел свою кибитку и Федота, который ласкал уставшую кобылу, вытирал ее влажные бока пучком сена и что-то той говорил, ласково, словно любимой супруге. Его кормилица трясла головой, словно отвечала ему. Гость отошел от окна и осмотрелся. У стены стояла большая кровать, рядом с ней резная лавка. Посреди комнаты на четырех львиных лапах полуприсел дубовый стол, на котором лежала домотканая скатерть.

– Остаюсь, - бросил Тимофей хозяину и тот, поклонившись вышел, оставив гостя наедине с собой и с государственными мыслями.

Перед тем, как отправиться в трактир, Тимофей спустился во двор и нашел там Федота.

– Что, барин, принести коробья? – спросил тот.

– Да, милейший. Отнеси их в мою комнату.

– Не беспокойся, щас принесу.

Тимофей немного прогулялся по двору, а его возница тем временем перенес из кибитки его дорожный скарб: два плетеных короба и большой узел с носильными одеждами. Никого кроме них из гостей особый обыщик во дворе не увидел. Правда и день еще не перекатился в вечер. Путники, коих было немного, еще колесили или копытили тракт, преодолевая версту за верстой, приближаясь к цели своего путешествия. Тем не менее, пока Федот поднимался с вещами в комнату, Тимофей засунул свое оружие в мешок и постарался нести его так, чтобы ни хозяин постоялого двора, ни его служки не поняли, что в мешке. Подальше от греха, - так подумал Романцев, пряча свое оружие. На первом этаже он встретил возвращающегося Федота и дал тому несколько мелких монеток, чтоб тот тоже поел, но строго настрого запретил ему употребить хмельные напитки. Тимофей сам не любил ощущать себя во хмелю и был строг к другим, считая употребление этих напитков возможным только на великие праздники.