– Ну что, Борисыч, порядок?

Во рту у Витюшки отчаянно блестело. Белые блики плавились на новой голубой поверхности кабины. Станок выглядел одиноким грязным пятном, выставленным на всеобщее обозрение. Вот и объяснение распоряжений, таинственных попаданий в цель, «яблочко» на колёсах, на открытой платформе, подумал Гостев и посмотрел в сторону Шкловского. Тот на него не смотрел. Про Гостева забыли. Он был совершенно случайной фигурой, по собственной ошибке оказавшейся на этой нервной и хлопотной церемонии водружения станка.

– Посмотрим-посмотрим…

Яков Борисович оскалился слёзно – в левом глазу дым, в углу красногубого рта «Беломорина» зажата. К нему прислушивались, часто обращались по разным вопросам, опыт его почитали. С чертежами или с деталью какой-нибудь подойдут: «Яков Борисович, как тут обработать?» – и услышат туманное, седое: «Посмотрим-посмотрим…» Обстоятельным движением он найдёт на лице место очкам. Секунда, другая – уже смотрит, шевелит губами, яснее становится, уже рассеивается понемногу туман, мурлычит старый токарь про себя песню. Готово. Говорит мало – лишнего лыка в строку не вставит, «здесь легонько пройдёшься, тут са-мую капочку снимешь…» Несколько слов – зёрен внимания и проникновения в самую суть. Вопрошавшему остаётся только проращивать их.

Он неторопливо приблизился, прищурился, поглядел, присел, выпрямился и спросил:

– А выдержит?

– Вот! – выпалил Шестигранник. – Точно! Золотые слова!.. Жму руку, Борисыч!

Он кинулся к старому токарю и сунул ему в тряпку ладонь.

– Ну так, вот так! Ага! – встряхнулся разболтанный весь, шмыгающий носом Ага.

– Какие слова? – спросил Кирюков.

– Золотые, – подсказал Шкловский.

– Яков Борисович сомневается в крепости платформы, – это трое неизвестных Гостеву, но известных руководству пояснили; все трое тёмные, промасленные, кепчатые.

Гостев подошёл поближе и тихо спросил у женщин, кивнув в сторону вызывающей сомнения конструкции:

– Что это?

– Символика, – ответила Лида.

– Нет, – поправила её Вероника Алексеевна, – атрибутика.

– А-а, – протянул Гостев и вытянул из нетасованной колоды, которая называется памятью, единицу красной масти. Карта была обязательная, мелькавшая прежде в чужих руках. Многое ему становилось понятным. Но что на эту карту ставили? Он снова взглянул на Шкловского, а тот на него словно с некоторым недопониманием происходящего глянул: каково мол вам всё это? – единственного здравомыслящего здесь человека почему-то признавал в Гостеве. Почему его? Потом глаза отвёл в сторону, а там, в стороне той, не только глаза прятались, там какой-то умысел был, причина его присутствия во дворе в роли терпеливого переводчика и… заинтересованного наблюдателя. Или это мне кажется? – подумал Гостев.

– Не выдержит? – спросил Кирюков.

– Владимир Алексеевич интересуется, когда можно будет украсить машину, – перевёл Шкловский.

– Не, толку не будет, – сказал Шестигранник.

– Так подложили же под него… – встрял простодушный Витюшка.

– Свинью.

– Какую свинью?

– Хрюшку, Витюшка, хрюшку.

– Да ладно! Укрепить можно. Там же петли монтажные есть.

– Ох и поедут эти петли, запоют тебе «хрю-хрю»… Не… не то.

Трое неизвестных Гостеву, но известных руководству сказали Кирюкову:

– Потянет.

– Как?

– Всё будет нормально, – скользнул ему в ухо близкий Шкловский.

– Не, – повторил Шестигранник.

– Мы вам больше не нужны, Владимир Алексеевич? – спросили женщины и благоразумно удалились.

– Значить, не выдержит?

– Тут уголки можно приварить.

– Не. Какие утолки, голова твоя садовая?

– Точно. Сварка нужна.

Один кепчатый, из неизвестных Гостеву, но известных руководству, спросил:

– Что вы так всколготились?

– А иначе завалится всё, – сказал Витюшка, косясь на нежную голубизну нового ЗиЛа.

– Значить, неизвестно?

– Владимир Алексеевич спрашивает, что думает по этому поводу Яков Борисович?

Старого токаря не было.

– А этот… – поморщился Кирюков. – Где?

– Да, этот самый? – Шкловский, оглядываясь, защёлкал в воздухе пальцами.

– Куда Ага подевался? – спросили трое кепчатых.

А вот и он – «туточки я» – выскочил готовым из тёмной мастерской, как чертёнок из табакерки выпрыгнул: лицо красное, глаза виноватые; белыми рукавицами взмахнул.

– Ну так… Бу сде… Ага.

– Он говорит, что к 1 Мая успеют.

– Двёрку-то прикрой.

– Яков Борисович, станок почистить бы надо, а? А то как-то неловко – машина у меня новая… – Витюшка улыбнулся, взял ведро в руки.

– Давай сполосну.

– Я тебе сполосну, чумазый! Морду свою ветошью протри.

– Ты сам уже на ветошь похож, Борисыч.

– Чего ждём? – спросили трое кепчатых.

– Значить?

– Договорились?

– Здравствуйте!

– Погодь-ка… Не, не то.