Стоит — головой мотает. Красный от стыда. Закрепляем.

– Лови. Это что?

Кинул ему кошель найденный.

– Это? Не знаю. Серебро тута…

– Это твоего Сосипатра киса.

– Как?! У нас же серебра не было! Нам же только сухарей на дорогу…! Милостыню собирали! Игумен же… Та-ак… С-суки…

Теология — это здорово. «Мы — воины христовы» — звучит.

Социализация — хорошо. «Я — главный, веду своих — в бой праведный» — героически.

А вот заначка, от своих спрятанная, это… наглядно? Покойный перед смертью тушёнкой под одеялом не обжирался?

Монастырское общежитие повсеместно предусматривает общность имущества. Чем жёстче устав, тем личного имущества меньше. Портки у монаха — могут быть персональными, куны — только общие. Спрятанная от братии киса — предательство. Измена не тебе лично — всему. Братство предал, самого Иисуса… Иуда Искариот.

Что, Чимахай, противно, когда один из твоих «братьев во Христе» — корыстный обманщик? Ты с ним трапезу разделял, хлеб преломлял, а он… иуда. А другие в вашем братстве? — Тоже денежку под себя гребут, с тобой не делятся? Слова-то они говорят правильные, все сплошь бессребреники. Только у тебя «в кармане — вошь на аркане», а у них… За лоха тебя держат, за дурня бессмысленного. Полёгай кису, Чимахай. К чему слова, когда вот: серебришко обманное — руку тянет.

Не тебе серебро дадено, не проповеднику, не бесогону. Ему — отравителю, лжецу.

– Садись, рассказывай.

Рассказ Чимахая был неровен, петлист… Он не знал с чего начать, прыгал по деталям своего пребывания в монастыре. Перешёл к подготовке этой миссии… и снова вернулся к своему послушничеству.

Забавно: его научили говорить. Но не научили рассказывать. Он может яростно проповедовать, обличать. Есть накатанные трафареты. Как словарные, так и интонационные, мимические. Его сносит в стиль «вероучителя», с обильным цитирование «Святого Писания», «отцов церкви», но моё:

– Не надо «Апостолов», не надо Иеремию. Сам. Скажи своими словами.

мгновенно останавливает поток красноречия. Сбивается, блеет. Замолчал.

– Ты понял что случилось? Тебя подставили. Тобой прикрылись. Ты — отмычка воровская, муть в заводи, чтобы рыбку поймать. Не за-ради веры христовой, не для света воссияния, а для злодейства исполнения. Обман, Чимахай. Как у той ведьмы, у «цапли», было. Лжа, воровство. И ты той лжи — наконечник острый.

* * *

«Блин» затих. Только слюна через губу течёт. У уже мёртвого монаха.

Забавно. Я только что убил человека. Ни за что — он ничего против меня не совершил. А кое-какой обман братии… Разве я сторож монаху православному? Да и, наверняка, у него было благословение на этот подвиг.

Я убил человека в тот момент, когда всыпал ему в рот ложку мышьяка. Не только до преступления, но даже до обнаружения улик, указывающих на преступный замысел.

Просто — не понравилась морда, показалось подозрительным поведение. Исходя из своих, нечётких, весьма возможно — ложных, представлений предположил, что он — «комиссар». И что он знает истинную цель миссии.

Любые его вздохи, суета и переживания — могли иметь вполне мирное, вовсе не диверсантское обоснование.

Если бы он не признался в задании: «извести Ваньку-лысого» — я бы считал, что убил невинного человека? Обман христовой братии — не преступление передо мной. Горсть мышьяка, горсть серебра, епископская грамотка — не улики.

Следовало подождать, пока он сыпанёт яду мне в щи?

Если бы он не признался, я бы мучился от «невинной души погубления»? Ночей бы не спал, молебны покаянные отстаивал? «И мальчики кровавые в глазах»? В смысле — «сосипатры».

«Признание — царица доказательств»? И всё? И расстрельная команда — уже не убийцы, а суровые рыцари справедливого возмездия?

Мы, попандопулы, много проще сталинских судилищ. Даже «особые тройки», сотнями тысяч отправлявших «врагов народа» на расстрел, действовали с бОльшим уважением к закону.

Мы проще Ивана Четвёртого, называемого Ужасным. Он казнил своих противников, но потом каялся. Осознавал, что совершил преступление, грех смертный. У него была совесть.

Не у нас.

«Пришёл, увидел, победил» — для цезарей. Для нас: «увидел, предположил, казнил». — Чего переживать? Они ж туземцы. Показалось — враг. В расход его! По нашему чутью. Исконно-посконному. Классовому, национальному… Тут особо извращённая форма — по попандопулопинскому.

Геймеры. Ценность своей жизни — ещё как-то… «Другой не будет никогда». До перезагрузки. Остальные… А сколько маны мне будет с его смерти?

Мы не в игре. Где всех чужих надо «мочить». Мы в жизни. Где «чужие» — мы. Где мы не можем, по сущности попадизма, понимать туземцев. Влезть в их мозги и души. Не дано. Не от рождения — от «вляпа». Аутизм попандопулы, отягчённый незнанием стереотипов.