— Ты ведь любишь истории, Белль? — спокойно заговорил он. — Как тебе та, старая, избитая, рассказывающая об ужасном и несчастном человеке, который влюбился, как последний дурак, в прекрасную, но бесконечно потерянную девушку. И вот, казалось, всё позади, казалось, они оба научились не причинять боль друг другу, и вместе они счастливы, как вдруг становится очевидным, что человек должен быть, по всей видимости, ужасным и несчастным до самого конца, а его прекрасная возлюбленная рано или поздно должна снова заблудиться и уйти, ничего не оставив после себя, кроме тоски, боли и разочарования.

Злость, которая, как он считал, ушла вместе со вчерашним днем, возвратилась. Белль вся как-то напряглась и сжалась, ожидая продолжения.

— Я так люблю тебя, что это меня с ума сводит, — признавался Голд. — И так боюсь потерять, что уже сам готов тебя убить, лишь бы всё кончилось. Я боюсь потерять всё. Я думал, что тебе это так же небезразлично, как и мне.

— Конечно, небезразлично, — раздался тихий голос Белль. — Совсем напротив.

Он повернулся к ней, повернулся против собственной воли и больше не мог не смотреть на неё.

— Прости меня, — полушепотом попросила Белль. — Прости…

Она пересела поближе к нему, обвила руками его шею и поцеловала, дрожа и плача. Он чувствовал вкус её слез, отвечая на поцелуй, касаясь её лица и волос.

— Белль… — попытался снова заговорить Голд, но она прервала его очередным поцелуем.

— Не говори больше ничего, — прошептала Белль ему на ухо. — Больше ничего не говори, мой милый…

И Голд действительно не стал, да и словам не осталось места, ни для чего не осталось места, кроме них двоих, и становилось всё меньше. Так ему казалось, когда они, освободившись от душащей одежды, жались друг к другу на крохотном краешке кровати, забыв о целом белоснежно-шёлковом пространстве за их спиной. Белль полностью отдалась его воле, прильнула к нему, будто пыталась слиться с ним в одно, и он, в свою очередь, хотел как бы спрятать её, чтобы никому не отдавать и больше никогда не расставаться. Злость ушла, уступила место болезненной нежности, заставлявшей трепетно относиться к каждому незначительному движению и каждому тихому стону, слетающему с её губ. После этого, прежде чем заговорить, боясь заговорить и даже смотреть друг на друга, они лежали рядом, не занимая больше пространства, чем раньше. Он проводил своей рукой от её бедра к плечу и назад, ничего не чувствуя, а она рисовала неясные узоры у него на груди.

— Скажи мне, что ты не сделал ничего глупого, — первая решилась Белль. — Скажи мне, что не сделал ничего необдуманного…

— Как, например, лезть руками в заранее заготовленные ловушки? — язвительно спросил Румпель, немного закипая. — Я просил тебя…

— Не начинай! — взмолилась Белль, никуда не убегая от ссоры на этот раз, одновременно не испытывая желания её продолжать. — Что ты сделал?

Голд и правда сделал кое-что, кое-что импульсивное, необдуманное, но с другой стороны, был ли у него выход?

— Нет, Белль, — соврал он. — Ничего я не сделал.

Он соврал, потому что правде сейчас не хватало здесь места. Правда бы задавила их. К тому же он верил в свой успех. Скованный враг мог нанести удар, но был ли удар, который сложно было предугадать?

— Не дай убить себя, — просила Белль. — Прошу. Это убьёт нас всех. Уже было такое.

— Ты думаешь, твоя неосмотрительность имела бы иной эффект?

От этого вопроса Белль отгородилась, замкнулась в себе и начала отдаляться от него, едва не свалившись на пол. Он поймал её и притянул к себе, не давая свободы.

— У меня нет сил, — созналась Белль. — У меня больше нет сил… Нет сил что-то чувствовать, но чувства, не самые светлые, переполняют меня, переливаются через край. Так, что даже умереть, я думала, будет легче.

Белль снова плакала и снова тихо: только слёзы текли из глаз.

— Тише, — он взял её за подбородок и поцеловал. — Тише, дорогая. Всё будет хорошо.

— Ты не скажешь мне ничего, из того что я хочу услышать…

— Потому что ты не хочешь этого, — сказал ей Голд. — Потому что я не хочу этого говорить. Потому что это ничего не изменит, и потому что я не хочу видеть слёзы на твоём лице.

— Прости… — улыбнулась Белль сквозь слёзы, вновь недвусмысленно прижимаясь к нему. — Прости…

Когда-то давно он спросил Белль, что она чувствует, когда ложится в его постель, ожидая получить избитый ответ вроде счастья или любви, но получил другой. Белль сказала, что это просто нечто по-настоящему правильное и честное. И сейчас, накрывая её своим телом, он не мог не согласиться. Это было, наверное, единственным правильным и честным, что произошло между ними за последние несколько дней.

***

Реджина и Генри ехали из Ниагара-Фоллс в Поукипзи примерно семь часов, сделав по пути пару остановок, чтобы перекусить, перекурить и привести себя в порядок. В Поукипзи они сняли два соседних номера в мотеле на Тилсон-авеню, где маленькие низенькие домики ещё больше напоминали ей о Сторибруке и о необходимости туда ехать.

— Я бы прогулялся, — улыбнулся Генри. — Не хочешь со мной?

— Я, пожалуй, пойду спать, Генри, — мягко отказалась Реджина. — Но спасибо.

— Всего восемь.