Воин в поле одинокий
вернуться

Полянская Екатерина Владимировна
Шрифт:

«Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу…»

Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу, Где медвяное лето на щедрых кустах вызревало? В запылившемся прошлом прозрачный осколок найду, И взгляну, и вздохну, и ещё улыбнусь, как бывало. Алый сок на ладонях… Мне в жизни, конечно, везло, Я назад не пытаюсь попасть по тому же билету. Просто солнечный зайчик со стремени прыгнул в седло, И слезятся глаза, непривычные к яркому свету.

«Ветер — безумный дворник…»

Ветер — безумный дворник, Беглый хмельной острожник, Всех чердаков затворник, Вечно слепой художник. Брови нахмурит гневно, Спрячет смешок лукавый… Взмахи метлы — налево, Взмах топора — направо. Шлёпая мокрой кистью, Тонко рисуя тушью, Ветер подхватит листья, Ветер подхватит души — И закружит незряче Улицей, переулком По-стариковски плача У подворотни гулкой. Дуя в свирель напевно, Лязгая жестью ржавой… Душу мою — налево, Душу твою — направо.

«От любви, от печали, от жалости…»

От любви, от печали, от жалости Не взяла ни крупинки, ни малости. Ни добра твоего и ни зла — Ничего я себе не взяла. Не кляла, не рыдала заученно, Только крест на шнурке перекрученном, Крест нательный на тонком шнурке Крепко-накрепко сжат в кулаке.

«Зевают подворотни. Тополя…»

…И тополя, как спицы с волчьей шерстью В старушечьих, почти недвижимых руках… А. Столяров
Зевают подворотни. Тополя, Теряя пух, линяют, словно волки. И чьих-то жизней яркие осколки Сметает дворник. И опять с нуля Идёт отсчёт времён, и снова колкий Ледок с краёв затягивает взгляд. Но я читать привыкла между строк, И разбирать совсем иные строки, И потому завязанный до срока Судьбы едва заметный узелок Перерубить с гусарского наскока Я не смогла. И ты бы вряд ли смог. Так принимай же гулкие зевки И тополя в очёсках волчьей пряжи — Всё то, что междустрочье нам покажет Написанному явно вопреки. И то, что всё не сбудется. И даже То, что твоя рука моей руки Уж не коснётся…

«Романтики уходят, чтоб вернуться…»

Романтики уходят, чтоб вернуться. Им нужен за спиною тёплый дом — Всё, от чего так сладко оттолкнуться, К чему возврат так сладостен потом. Им нужно, чтоб в тревоге и печали. Не отходя от тёмного окна, Их ждали и, в конце концов, встречали, Истосковавшись, — мать или жена. Но есть иные, те, которых мало: Никто за них не молится в пути, Никто рукой не машет у причала, — Они уходят — просто чтоб уйти. Дано им одиночество как милость… А может быть, сверкая и грозя, Им вдруг такая истина открылась, С которой оставаться здесь — нельзя.

«За поворотом…»

За поворотом скрипка вскрикнула: «Ах!» — Прикоснулся смычок к обнажённому нерву. Снова плакать в чужих руках, Который раз — как будто бы в первый. Снова, снова выплакивать тайну тайн Толпе многоногой, деревьям, птицам, Ржавому чертополоху окраин, Чёрным окнам, пустым глазницам. Снова, снова отчаянно, горько рыдать — Острая боль взлетает вверх по ступеням. Жизни — ровно на вдох… Не беда! Не беда… Слышите? — Это и есть — пение.

«Силёнок — на копейку, а герой…»

Силёнок — на копейку, а герой — Горласт, задирист, прыгает, как мячик… Парнишке-воробью нельзя иначе, Особенно весеннею порой. Чирикает, порхает. Наконец, У голубя выхватывает лихо Кусочек сухаря. И воробьиха В восторге замирает: «Ах, храбрец!». А рыжий кот, слегка прижмурив глаз, От сырости потряхивая лапой, Вдоль ящиков крадётся тихой сапой И думает: «Вот я тебя сейчас!».

«Ладони ветра пахли мятой…»

Ладони ветра пахли мятой, Касаясь губ, касаясь щёк, А повод — кожей сыромятной И конским потом, и ещё Дорожною сухою пылью И светлым дождиком грибным, Старинной небылью и былью, Забытым чем-то и родным. И, прижимаясь к жесткой гриве, В потоке времени скользя, Я понимала, что счастливей Стать на земле уже нельзя, Что завтра по траве примятой Чужой скакун продолжит бег… Лишь терпкий запах дикой мяты Со мной останется навек.