– Правильно ты угадал, от такой жизни не только пьяным будешь казаться, но немудрено и рассудок потерять.

– Что ж ты на жизнь обижаешься, неужели в семье непорядок?

– В семье-то порядок. Я имею в виду жизнь в стране. В чьи руки попала власть, что делают эти дерьмократы? Что делают с народом эти рвущиеся к власти жулики?

– Да, к власти рвутся люди с хваткой, у которых для достижения цели имеются средства. Как говорил один нами уважаемый товарищ: «Для достижения цели любые средства хороши».

– А кто о народе будет думать? Они строят демократию, а слово «демократия» – это народовластие. Что же они так обижают власть держащего, то есть этот народ?

– Павел… я отчество забыл твое.

– Павел Семенович.

– Дорогой Павел Семенович, сейчас, пока идет процесс разгосударствления, то есть процесс дележки государственного добра, которое мы всегда называли народным добром, кто же будет это добро по совести раздавать всем поровну? Оттого и деловые люди рвутся ближе к власти, чтобы в процессе прихватизации быть «делителем», а не «обделенным». Когда кончится все это, делить будет нечего, тогда, возможно, о народе и подумают. А сейчас молодцом окажется тот, кто, как сказал один армянский писатель, «большим черпаком большую долю себе прихватит».

– Я чувствую, что ты не находишь ничего зазорного в этом. Ты был членом партии?

Водитель засмеялся.

– Вот по твоему вопросу чувствуется, что ты в годы перестройки нисколько не перестроился. Ты спрашиваешь, был ли я членом партии, а какой партии – не спрашиваешь, то ли «партии зеленых», то ли «Яблоко», то ли ЛДПР. Говоря «партия», ты подразумеваешь КПСС. Да, был я членом КПСС, сейчас – нет. Но, как мой дед, когда его выгнали из членов КПСС, он говорил: «Я останусь беспартийным большевиком», так и я останусь до конца жизни беспартийным марксистом.

– Вот такие пассивные коммунисты и привели к распаду партии, к развалу страны, – с серьезным упреком произнес Антонов.

– Нет, дорогой Павел Семенович. Развал партии, развал всей нашей системы – процесс в какой-то степени закономерный. Мой дед еще в середине шестидесятых годов предвидел развал построенной в нашей стране социалистической системы, обретавшей подобие тоталитарного режима. Я, тогда еще молодой коммунист, горячо спорил с ним, мол, дед, такого быть не может. Он был малограмотным человеком, не мог свои мысли, доводы аргументировать, тем более научно доказать, но он нутром чувствовал, что такая система рано или поздно развалится.

– Значит, дед твой обиделся, что его выгнали из рядов КПСС, высказал такое предположение или пожелание? – с ухмылкой произнес Антонов.

– Вот здесь ты не прав. Дед мой – старый большевик, мог бы восстановиться в партии, но поскольку, как он говорил, в ряды КПСС просочилось очень много гнилых элементов, не хотел он с ним состоять в одной партии. Тогда и я, как ты сейчас, наивно верил, что партия не может делать ошибочные шаги, все, что делала она, я тоже кричал «одобрямс!», внушал себе неоспоримость партийных решений и слепо выполнял, веря в их незыблемость. А после ее развала стал анализировать все то, в чем дед всегда высказывал свое несогласие, и только теперь понял, что он был прав.

Антонов, что всегда показывал водителю рукой, куда повернуть, хотя водитель сам хорошо ориентировался в дебрях московских улиц, когда проезжали мимо метро «Красносельская» и двинулись по Краснопрудной улице, показал рукой налево и сказал:

– Держись в крайнем левом ряду, там внизу, у кинотеатра «Орленок», повернем налево.

– Там давно нет левого поворота, – сказал водитель и повернул направо возле вновь построенного моста третьего кольца.

– Ты куда?

– Не бойся! Хотя я живу в области, но Москву знаю очень хорошо. Перед Рижской эстакадой поверну направо, а там подскажешь, где твой дом.

Некоторое время ехали молча.

– И с чем не был согласен твой дед? – решил продолжить дискуссию Антонов.

– С тем, что каждая шишка на своем месте был умнее других, если он занимал пост выше, чем эти «другие». А ведь демократия – это, как ты выразился, народовластие, но никто не позволял этому народу, держателю власти, пикнуть, сказать этой шишке, что он совершает глупость. А если эта шишка сидела слишком высоко, то голос народа и не доходил до него, слишком много заслонов было на пути от народа до больших шишек. Но и никто из числа, рядом с шишкой находящихся, не осмеливался пискнуть или ослушаться, вынужден был кричать «одобрямс!», иначе полетел бы со своего стула. Если Хрущев сказал: «Сеять везде кукурузу!», ВАСХНИЛ, не задумываясь, кричал: «одобрямс!», если Горбачев велел вырубить виноградники, никто не осмелился сказать, что с пьянством не так надо бороться. Это пример поступков неглупых людей, ведь и Хрущев, и Горбачев были умными людьми. А сколько таких глупостей совершали дураки на разных уровнях, занимавшие высокие посты?

Антонов сидел молча, не возражал.

– Принцип «все вокруг колхозное, все вокруг мое» дед не одобрял. Он считал, что каждая вещь должна иметь своего хозяина, чтобы у него душа болела за эту вещь. Коллективная собственность хороша при наличии высокого сознания у всех собственников и одинаковых прав и обязанностей к ведению этого коллективного хозяйства. А во что превратились наши коллективные хозяйства, скажем, колхозы? Разве каждый колхозник болел душой за колхозное добро? Он с удовольствием воровал колхозное там, где это можно было. Брал все, что плохо лежит. Или председатель болел душой? Вспомни Райкина, его интермедию, помнишь? «Пожар! Пожар! Выходи, снова заходи, доложи! Пожар – сгорела, хорошо! И контора сгорела? Что ж ты самое главное не сказал!» Ведь там его или плащ или пальто висело. То, что все сгорело, это ему наплевать, а то, что его личное сгорело, за это у него душа болит. Это был принцип большинства руководителей коллективной собственности.