– - Онъ теб поручилъ, а ты устроилъ...

– - Точно такъ-съ, да и устроить удалось быстро и неожиданно удачно. Онъ мн письмо: «никогда, молъ, этого не забуду, я вашъ должникъ». Только такъ бы онъ и оставался до сихъ поръ моимъ должникомъ, если бъ, опять-таки по дламъ «Общества», не былъ я этимъ лтомъ командированъ за границу. Выхожу я изъ вагона, уже за предлами отечества, смотрю, его высокопревосходительство! Изволятъ слдовать, въ заграничный отпускъ для поправленія здоровья. Сейчасъ онъ меня къ себ, одинъ халъ, скучалъ... Тутъ и произошло наше сближеніе. Я ради него свой маршрутъ даже измнилъ, благо это было возможно, и три недли мы не разлучались. За то время я, подобно покойниц maman, его въ себя влюбилъ. «Намъ, говорить, нужны дльные, энергичные и знающіе люди! У насъ, говоритъ, людей мало, мы съ огнемъ ихъ ищемъ!..» А потомъ, передъ разставаніемъ, ужъ прямо: «Хотите ко мн въ сотрудники?» Я говорю: «трудно это, ни связей у меня, ни службы за мною...» «Ничего, говоритъ, я постараюсь устроить, очень намъ именно свжіе люди нужны!» Такъ и разстались. Вотъ онъ и устроилъ.

Николай Александровичъ остановился и самодовольно глядлъ на брата своими безпокойными глазами.

Тотъ помолчалъ немного, и вдругъ ршился.

– - Я готовъ врить,-- сказалъ онъ:-- что ты, подобно Иль Муромцу, сиднемъ сидлъ на печи тридцать три года, до вдругъ богатыремъ и объявился... Но все же откуда взялись у тебя спеціальныя познанія для такого отвтственнаго дла?

Николай Александровичъ весело махнулъ рукою.

– - Эхъ, Мишенька, другъ ты мой, не боги горшки лпятъ! Если бы не былъ увренъ въ себ, такъ не взялся бы за подобную вещь. Спеціалистъ не спеціалистъ, а кое-что и я смыслю, главное же, люди у меня подобраны. Я иду не одинъ, а съ подходящей компаніей... безъ этого бы и не пошелъ. Нтъ, я увренъ и въ себя, и въ моихъ, дло у насъ пойдетъ какъ по маслу... вотъ увидишь... Тутъ вовсе не спеціальныя знанія нужны для человка организующаго и управляющаго, а нужно нчто совсмъ иное. И это иное у меня есть. Павелъ Егоровичъ человкъ все же умный, онъ вотъ понялъ. Ему надо, чтобъ я снялъ въ него тяжесть, и нтъ ему никакого дла, самъ я буду ее нести или, въ свою очередь, взвалю на другого. Я же на одного человка ее не взвалю,-- это было бы крупной ошибкой,-- а распредлю на многихъ...

– - Ну, а какъ же ты примиришь свою новую дятельность съ твоимъ... принципіальнымъ недовольствомъ всмъ существующимъ, съ твоей жаждой разрушенія? Ломать будешь?-- спросилъ, не удержавшись, Михаилъ Аникевъ, сглаживая рзкость вопроса его шутливымъ тономъ.

– - Зачмъ ломать!-- со смхомъ отвтилъ Николай Александровичъ и нсколько разъ прошелся по комнат.

Онъ испытывалъ новое, подзадоривающее его ощущеніе. Вотъ уже нсколько лтъ, съ тхъ поръ какъ онъ сталъ, согласно совту одного мудраго россійскаго кулака вести свою линію, доходить до точки и отдлывать дла», ему приходилось держать ухо востро, застегиваться, такъ сказать, на вс пуговицы и остерегаться откровенности съ кмъ бы то ни было. Въ свой внутренній міръ онъ не посвящалъ никого, держалъ про себя всю житейскую мудрость, открытую имъ и принесшую ему такіе богатые плоды.

А между тмъ по природ своей онъ былъ циникъ и удовольствіе, вкушаемое тайно, о которомъ нельзя никому хвастливо разсказать, теряло для него половину своей прелести. Тайна «дохожденія до точки», постигнутая имъ теперь вполн, заставляла его играть со всми постоянную комедію, и это его тяготило. Даже отъ жены своей онъ тщательно скрывалъ себя и представлялся ей вовсе не такимъ, какимъ былъ въ дйствительности.

И вотъ передъ нимъ единственный человкъ, съ которымъ можно и не притворяться. Онъ, какъ бы то ни было, братъ и не повредитъ ему, не въ состояніи повредить. Онъ не захочетъ о немъ распространять ничего для него опаснаго ужъ по одному тому, что, говоря дурно о своемъ родномъ брат, прежде всего повредитъ этимъ себ же. Наконецъ, этотъ братъ чудакъ, онъ живетъ особой, нелпой жизнью, какъ-то прячется, мало гд бываетъ...

А похвастаться передъ нимъ, отвести душу, огорошить его -- это такое удовольствіе! Пуще всего любилъ Николай Александровичъ огорошивать своего брата, это осталось еще съ отроческихъ лтъ.

– - Зачмъ ломать!-- повторилъ онъ.-- Такое занятіе и безполезно и вовсе не гигіенично. Вотъ ты, Миша, нашелъ во мн перемну, такъ, вдь, она не въ одной наружности. Я вообще не похожъ на того глупца, лнтяя и крикуна, какимъ былъ въ первые годы посл университета. Мы какъ-то все не сходимся съ тобою и ты не удостаивалъ меня своими наблюденіями, а то бы увидлъ, что перемна со мною произошла не вдругъ, а въ строгой постепенности. Просто -- жизнь учила... Эхъ, ты милый моя другъ, какія тамъ убжденія! Убжденій никакихъ нтъ и не должно быть... такъ, кричатъ себя зря либо мальчишки, которымъ еще прыгать хочется, либо безнадежные глупцы, не понимающіе жизни и не умющіе брать отъ нея того, что она можетъ дать...

Михаилъ Аникевъ глядлъ на брата во вс глаза, не понимая еще -- шутитъ онъ или говоритъ серьезно. Онъ никогда не заблуждался насчетъ глубины «убжденій» Николая Александровича; но все же склоненъ былъ думать, что онъ искренно самъ себя морочитъ.

Между тмъ лицо бывшаго разрушителя имло серьезный видъ, а безпокойные его глаза блестли одушевленіемъ.

Онъ продолжалъ:

– - Я давно понялъ, что люди, кричащіе о какомъ-то тамъ благнроизо человчества, какъ бы и въ чемъ бы они его ни понимали,-- или очень зелены, или крайне глупы, или, наконецъ, имютъ просто какую-нибудь цль и выгоду разыгрывать человколюбцевъ... Глупцомъ я давно пересталъ быть, а цли и выгоды въ подобныхъ крикахъ для себя, особенно ужъ теперь, не вижу. Ну, скажи на милость, какое намъ съ тобою дло до отдаленныхъ судебъ человчества или даже до судебъ нашей дражайшей родины, когда мы существа, ограниченныя пространствомъ и временемъ и когда наша жизнь продолжается всего нсколько десятковъ лтъ!

– - Такъ ты теперь вщаешь ужъ изъ самой глубины матеріализма?-- усмхнулся Михаилъ Александровичъ.

– - Ничуть, и вовсе я даже не считаю себя матеріалистомъ. Я иной разъ склоняюсь, чего прежде со мною не было, къ вр я въ Бога, и въ загробную жизнь... Конечно, я объ этомъ предмет не стану писать трактатовъ и даже говорить не буду; но, право вотъ, склоняюсь... Однако же, вдь, это нисколько не принуждаетъ меня интересоваться всякими утопіями.

– - Я все же изъ словъ твоихъ еще, не вижу... программы твоей такъ нежданно и такъ блестяще начавшейся служебной дятельности,-- невольно впадая въ насмшливый тонъ, всегда раздражавшій брата, замтилъ Михаилъ Александровичъ. Но на этотъ разъ его насмшливый тонъ или не былъ замченъ, или не произвелъ обычнаго дйствія.

Николай Александровичъ съ видимымъ удовольствіемъ продолжалъ:

– - Программа ясна: плыть по теченію, всматриваться и вслушиваться въ вянія минуты -- вотъ и все! Только это вовсе не такъ ужъ легко и просто, какъ теб, можетъ быть, кажется. Это своего рода спортъ... ловкость, искусство пріобртаются посредствомъ постоянныхъ упражненій... И знаешь, тутъ, въ конц концовъ, при вид собственнаго усовершенствованія, является настоящее наслажденіе. Я уже испыталъ... кром шутокъ, тутъ и вдохновеніе, и творчество, все, что угодно! Право, я теперь вижу, что maman и мн передала частицу своей художественной натуры. Во всякомъ случа хуже всего -- апатія, а я вступаю въ мою новую дятельность съ предвкушеніемъ такихъ наслажденій, съ такими вожделніями, что ужъ одно это есть извстная гарантія успха. Да и вообще я знаю игру, приготовился, прошелъ отличную школу съ моими юными дльцами и жидами...