Образ детей был вполне реальным. Неизбежным. Его мучили хронические боли неутолённого отцовства.

Задавая с только ему ведомой периодичностью вопрос, связанный с детьми — издалека, обтекаемо, — сначала я отвечала категорическим отказом, потом отрицательно качала головой, а потом предпочитала отмалчиваться. Ложь путем умолчания — в этом деле я мастер. И каждое утро глотала таблетку перед тем, как умыться. Видела, как он мучается, изводит себя, но никогда твёрдо не заявлял: «Хочу, чтобы у нас был ребёнок!»

Он старается не грузить меня, не перегибать палку. Просто поглядывает на пузырек с таблетками — уменьшается ли уровень. Наконец, одним осенним вечером, он возвращается из пекарни, поднимается на крыльцо, входит в дом, сбрасывает мокрую от дождя одежду и, устроившись рядом со мной на кровати, утыкается носом мне в плечо, прошептав в тёплую кожу: «Давай сделаем ребёнка, Китнисс, давай сделаем малыша…» И я отвечаю: «Нет».

Вероятно, он надеялся на смятение, нервозность, неуверенность: «Ах, Пит, смогу ли я быть хорошей мамой?» А тут холодное, обезоруживающее, твёрдое, уверенное: «Нет». Без вариантов и тени сомнения. Он надеялся на опасения и переживания, вперемешку с: «Пит, разве я пригодна для материнства?..»

Он пытается доказать мне, что всё будет хорошо, не так, как у нас в детстве. Но я ему не верю. Убеждает меня, что не просто хочет ребёнка — ребёнок нам необходим. Потому что он должен убедиться, что способен полюбить всей душой новое создание, и что с ним маленькое существо всегда будет чувствовать себя в безопасности в этом мире. Он хочет доказать, что может лучше исполнить отеческий долг, чем его собственные родители.

Но как ни старается, я остаюсь непоколебима.

Иногда он смотрит на подрастающих детей жителей нашего дистрикта как откровенный упрёк. Но больше мы эту тему не затрагиваем.

Он понимает, что не имеет морального права проявлять недовольство — знал, на что идёт. Но боль остаётся, и он продолжает мечтать о нашем ребёнке. Он привязан к этой идее, потому что уверен: у нас с ним получился бы замечательный малыш.

========== Десятый ==========

— А почему я не чувствую,

когда ты видишь плохие сны?

— Трудно сказать.

Кажется, я не мечусь и не вскрикиваю.

Наоборот, просыпаюсь — и словно цепенею от ужаса.

— Будил бы меня, —

говорю я, вспомнив, как сама тормошила его дважды,

а то и трижды за ночь.

И как долго ему приходилось меня успокаивать.

— Зачем? — возражает Пит.

— Чаще всего я вижу, что потерял тебя.

Открываю глаза — ты рядом, и всё хорошо.

Кошмары. Они не проходят. Они назойливы, навязчивы, злы и беспросветны. Всегда.

Не уверена, что если бы в них мне грозила опасность, я стала бы убегать. Нет, это не тот случай, когда трус решает встретиться со своими страхами лицом к лицу. Я практически уверена, что мне-то уж точно ничего не угрожает: мне удалось спрятаться от профи, пережить яд ос-убийц, убежать от переродков во время первых игр; доплыть до берега, избежать силовое поле, не сойти с ума от крика пересмешниц во время вторых; переждать бомбёжку в тринадцатом, обойтись без единой царапины во время перестрелки в восьмом, не попасться в руки приспешников Сноу, не взорваться от многочисленных ловушек и самое главное, пережить смерть сестры.

Те, кто мечтает о вечной жизни… Вы уверены, что готовы к бессмертию? По-моему, вы не видите всей картины. Умрут все. Такие как Рута, Мирта, Катон; Рубака, Цинна, Мэгз; Финник, Богз, Прим…

А вы… вы остаётесь.

Где бы я ни находилась, я всегда хотела оказаться дома. Но сейчас, сидя в своём доме я понимаю, что дом — это не стены. Дом — это люди. А я как лист, который хочет вернуться к дереву: плыву против течения и лечу против ветра. Но дерево не прирастит меня к старой ветке.

Вчера мне приснилось, будто я вместе с Прим, с настоящей Прим из плоти и крови. Или мне приснилось, что меня посетил призрак Прим? Или же мне приснилось, что я сплю и вижу один из этих двух снов? Подобно китайским шкатулкам, в каждой из которых находится другая, поменьше, действительность заключала в себе сон, который, в свою очередь, заключал в себе действительность, а та опять сон, и так до бесконечности. Что-то невозможно большое заглатывает душу. Годами пытаюсь проснуться, но не могу. Нельзя проснуться, когда не спишь.

Прошло десять лет со дня смерти моей сестры. Стояла сильная жара. Жара притупляет скорбь, которая, как и радость, не терпит рядом с собой никаких других ощущений.

Не было ни дня, чтобы я не думала о ней. Не думала о светловолосой девушке, которой сейчас было бы чуть больше двадцати. О девушке, которая к этому времени уже бы практиковала в области медицины. О девушке, у которой бы уже наверняка были серьёзные отношения. Отношения, не навязанные обществом. Отношения, не наигранные на камеры для высоких рейтингов. Отношения, в которых не было бы страха друг за друга.

Я так старалась выиграть войну, чтобы больше не было Игр, голода, боли, страха, смерти. Я так мечтала о светлом будущем своей сестры, чтобы она продолжала быть светлым лучиком в жизни многих людей, окружающих её. Только её нет, а значит, мои старания были напрасны.

Теперь мой верный спутник — постоянная головная боль, сводящая с ума. Лекарства, уносящие с собой, с этой болью, частичку меня. Постоянно хочется спать. Но засыпать не получается. Да и просыпаться тоже. Так и ходишь везде как во сне. Но без сна.