Пущин задорно улыбнулся.

— А вот пожелал приносить необходимейшую для общества пользу. — Но тут же сделался серьёзным. — Куда как всё было сложно! Родные просто отчаялись. Ведь я как-никак внук адмирала и сын генерала и вдруг занялся поджигателями, ворами, убийцами, взяточниками... Как-то на балу я танцевал с дочерью московского генерал-губернатора — я, надворный судья, — и все были шокированы. Однако же кто будет укрощать лихоимство, подкупы, взятки? Ведь здесь дело не карьеры, а совести.

Пушкин смотрел на друга с привычным восхищением.

— Расскажи, расскажи мне!

— Что же рассказать... Ну, вот недавнее дело: однодворец вашего же, Новоржевского уезда приобрёл землю у соседа, богатого помещика, — да ты и фамилию его, верно, знаешь, но Бог с ним, — и вдруг в уездной конторе пожар; так и так, значит, документы исчезли, значит, ты не платил, значит, земля по-прежнему моя. Ну, однодворец, естественно, скандалить, даже с кулаками, а тот его в сумасшедший дом. И такие связи имеет, что даже мне в палате говорили: отступись, зачем почтенного человека беспокоить? Но уж я — нет! Жена этого несчастного вся в долгах и в таком положении оказалась, что согласилась на гнусные притязания богача. А что, идти по миру с ребёнком? Ну, я к врачу — так он и врачей подкупил, вот, говорят, наше заключение: способность восприятия впечатлений нарушена, гневлив, да к тому же отец его тоже страдал умопомешательством. Что делать? Вызвал десять свидетелей — явилось двое: боятся! Делопроизводство судебное, видишь ли, совсем не простое. Для вынесения приговора нужны веские доказательства, иначе выйдет как раз то злоупотребление властью, с которым мы боремся... [у, пришлось повозиться!

— Ах, Жанно, Жанно... Как же внешне обставлено? — Заседает палата. Старший председатель посредине, по правую его руку — сословные представители, по левую — члены палаты, среди них и я... Сначала на трибуну выходит прокурор, защита — за ним. Вот тебе слушание, присутствие палаты. Бывает и публика — больше приказные и всё такое... Верно, тебе всё это скучно?

— Нет, нет, ты благороден, ты, как всегда, благороден! Пущин между тем внимательно оглядел комнату.

— У тебя масса книг!

Книга были на столе, на полках, на этажерках, просто на полу. Пущин взял в руки одну, потом другую. Здесь были старые книга — исторические сочинения, журналы XVIII века «Трутень», «Всякая всячина», «Живописец» — и труды по различным отраслям науки, книга русских, французских, английских, немецких писателей, лишь недавно вышедшие из печати.

— Эти я взял в Тригорском, а эти мне прислал Лёвушка, — пояснил Пушкин. — Наш приказчик что ни месяц отправляется в Петербург с обозом.

— Ну, милый Пушкин, с книгами тебе не скучно... Пушкин пожал плечами:

— К сожалению, я ещё не старик...

— Однако же какое у тебя запустение! — вдруг воскликнул Пущин. — Как ты живёшь! Да ведь это какая-то конура, настоящая берлога. Да в комнате твоей просто холодно! Мамушка! Арина Родионовна! Почтеннейшая, все двери тотчас отворить, все печи тотчас истопить!.. — Он принялся энергично распоряжаться. — Да это что: у кровати твоей вместо ножки полено!

— Эй, Пётр! Эй, девки! — властным, но старческим голосом покрикивала Арина Родионовна.

А друзья снова предались лицейским воспоминаниям. Помнишь Чирикова? Помнишь Калинина? А Куницын [145] — ведь он отстранён от преподавания! А бывший директор, Егор Антонович? Я так по-прежнему люблю его. А я так по-прежнему не люблю его. А помнишь наш журнал «Лицейское перо» и в нём внутренние происшествия? Но Бакунина, Катя Бакунина! Однако же её мать была настоящей мегерой...

Как бывало, Пушкин не удержался и принялся жаловаться другу на горькую свою судьбу. Граф Воронцов! Какие унижения ему выпали от временщика! Он готов был бежать из России. Он и сейчас готов бежать из России. Царь упрятал его надолго! И, как бывало, Пущин заговорил как старший — успокоительно, вразумляюще, покровительственно, нравоучительно. Бог с ним! Пушкин прощал своему другу этот тон.

— Но что говорят о моей истории с графом Воронцовым? — поинтересовался он. Оскорбительное поведение с ним всемогущего графа до сих пор его так волновало, что он задышал шумно.

— Конечно же в Москве тотчас узналось, что из Одессы тебя сослали в деревню отца твоего под надзор местной власти, — ответил Пущин. — И действительно, мы приписывали всё это именно неудовольствиям между тобой и графом.

— Граф в самом деле большой подлец! — воскликнул Пушкин. — Но чего он от меня добился? Воистину ничего. Я могу жить и здесь, так что Воронцову нечего торжествовать... Конечно, вначале мне было тягостно... Да и сейчас... Впрочем, за четыре месяца я как-то примирился с новым своим бытием. Знаешь, даже отдыхаю от шума и волнений. Тружусь! — Он указал рукой на стол.

— Ну а графиня Воронцова? — игриво спросил Пущин.

— Графиня к козням мужа не имеет ни малейшего отношения, — нахмурившись, сказал Пушкин.

— Что-то ты о ней как-то особо говоришь...

— Ах, прошу тебя!

— Ну-ну, как знаешь. А я вот привёз тебе письмо от Рылеева. Мы виделись с ним в Петербурге...

Пушкин распечатал письмо и принялся читать вслух:

— «Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет его с «Цыганами». Они совершенно оправдали наше мнение...»