— Ведь это трагедия, Жанно, народная эпопея! Рылеев советует: пиши о Пскове. Да я не о Пскове пишу, а о России!

В это время со двора послышалось дребезжание колокольчика.

— Ах ты Господи! — вскричала Арина Родионовна. — Святой отец приехал!

— Какой такой? — удивился Пущин.

— Видишь ли, — объяснил Пушкин, — ведь я под духовным надзором игумена Святогорского монастыря. Так-то! — Вдруг ему в голову пришла забавная мысль. — Знаешь, давай-ка сделаем вид, будто мы читаем духовную книгу. — И он взял в руки потрёпанные Четьи-Минеи.

Арина Родионовна выбежала на крыльцо. В комнату вошёл отец Иона в шубе, из-под которой выглядывала ряса. Няня семенила за ним и кланялась.

— Не помешаю? — спросил Иона.

— Отец святой! — Пушкин, Пущин и Арина Родионовна подошли под благословение игумена.

— Садитесь! Обогрейтесь!

Уселись вокруг стола.

— Заглянул к вам, Александр Сергеевич, — сказал Иона, хитро щуря маленькие глазки. — Дай, думаю, загляну...

Он заметил пристальный насмешливый взгляд Пущина и глубже надвинул клобук, скрывая рыжие патлы.

— А ты кто будешь, сын мой?

Пущин назвал себя.

— Значит, навестил Александра Сергеевича нашего, — сказал Иона. — Это хорошо. Господь милосерден к нам, грешным, и мы друг к другу милосердны будем... — Заметив в руках Пушкина «Жития святых», он продолжил: — Ох, люблю это чтение! Уж не откажите, Александр Сергеевич! Что там назначено — на день сегодняшний?

Пушкин полистал книгу.

— А вот, «Житие преподобного Феодосия Великого».

— Так почитайте же, Александр Сергеевич...

Пушкин прочёл звонким голосом:

— «И поселился он близ одного мудрого и благочестивого старца, живущего в окрестностях Иерусалима... И вскоре молва о его добродетелях разнеслась по окрестностям...»

— Извольте откушать, — суетилась Арина Родионовна, чрезвычайно польщённая посещением самого игумена. И, зная склонность старца, она вместе с чаем поставила перед ним сосуд с ромом.

У Ионы лицо было белое, довольно полное, но кончик носа предательски краснел, выдавая любовь к спиртному. Был он в чёрной шёлковой рясе, в цветном подряснике.

— Грешен, вкушаю, — сказал Иона, наливая стаканчик. — А кто не грешен, Александр Сергеевич? Все мы грешники и не знаем дня своей смерти. Вот и притча от Луки: Тарквиний, градоправитель римский, потребовал от святого Сильвестра имения епископа Тимофея, им обезглавленного, и при этом грозил муками. А святой Сильвестр на это сказал ему: «В сию ночь душу твою истяжут от тебя, а чем хвалишься, то не исполнится». И что ж? Рыбья кость увязла в горле Тарквиния и прекратила дни его.

Наливая третий стаканчик, Иона сказал задорную прибаутку:

— Первую рюмку перхотою, а третью охотою!..

— Так, отец святой, так, — кивала головой Арина Родионовна. — Так!

Охмелев, Иона сделался не в меру словоохотлив.

— Вот вы всё пишете, Александр Сергеевич, всё пишете! — Он указал на стол, заваленный бумагами. — А знает завет о приличных словесах?.. Лучший порядок при начал, каждого слова какой? Богом старайтесь начинать и в Боге оканчивать. Скажу вам, как говаривали встарь: мнози богобоящиеся человецы, не ведая силы закона Божия, многих своих грехов не ведают и в бесстрашии пребывают. Ведают, например, Божию заповедь «Чти отца твоего», а не ведают силу той заповеди!

Пушкин нахмурился. Это был явный намёк. Очевидно, Иона вполне был в курсе домашних его дел.

Арина Родионовна всё кланялась в пояс:

— Так, отец святой, так! Откушайте ещё. Не побрезгуйте.

— Грешен. Вкушаю. — И опять Иона сказал задорную прибаутку: — Наш Фома пьёт до дна, выпьет, да поворотит, да в донышко поколотит. Вот так! — Опрокинул стаканчик, крякнул и вновь впал в проповедь: — Человек каким вышел из рук Творца? Вот то-то: созданием прекрасным. Царь жизни, властелин земли! Всё течение бытия открылось ему.

Арина Родионовна подпёрла склонённую голову рукой.

— Но грехом своим, увы, повредил человек свою природу. На саму землю навели проклятие! Так что же будет? — И вдруг Иона закончил прибауткой: — А то будет, что ничего не будет. Ну, сыне, — он поднялся, — мне пора.

И, благословив всех, игумен уехал.

Пущин не удержался от выговора своему другу:

— Что это ты, как пономарь, взялся вслух читать? — Конечно же он ценил поэтический талант Пушкина, но — уж так повелось с детства — считал его человеком сумбурным, слабым, неустойчивым.