— Казнить, казнить! — тем временем подхватили голос склочницы десятки зевак. — Предайте их смерти!

— Да! — взревела толпа.

— Продажные женщины! Шлюхи! — Доносились крики у повозки палача, в которой и впрямь были представительницы слабого пола, не желавшие оставаться в долгу у тех, кто из кожи вон лез, чтобы облить грязью несчастных, при этом находясь в относительной безопасности.

— Лицемеры! Завистники! — кричали в ответ приговоренные. — Только вчера мы развлекались на соломенном тюфяке, а сегодня вы горите желанием нас убить! Только бы никто не узнал вашего позора. Видать, подонки, вы уже не в состоянии получать удовлетворение просто так! Что, сволочь, моя мертвая голова доставит тебе большее удовольствие?

Самая прыткая женщина еще орала, нецензурной бранью расчищая себе дорогу на эшафот, но были слышны также и отчаянные стенания, мольбы о пощаде и даже еле слышные молитвы.

«К кому?» — подумала Аврора. — «К кому взывают эти несчастные? Творец покинул этот город! Но коли не готов поверить в Бога, поверь в черта. Он уж точно внемлет», — при этой мысли Аврора оглянулась по сторонам, но встретила лишь жадные лица толпы.

Эти люди были голодны, а власть жестока — вместо еды давала зрелища. Что ж, прекрасный способ накормить всех страждущих — это залить их крикливые глотки кровью, затолкать в них человеческую плоть, пусть радуются. Идущие на плаху в отчаянии встречали своих палачей жестокой бранью. Не сложно было говорить правду перед тем, как навсегда сомкнуться очи и свет жизни покинет тела, ведь дальше и больше осудить уже никто не сможет. Вот оно — отчаяние — прекрасное мерило истины. Аврора в злости закусила губу. Может ли человек по доброй воле захотеть вернуться в Ад? Может, коль на Земле еще хуже. И Аврора захотела этого, возжелала вернуться туда, где правила игры были понятны.

Кого винить в происходящем? Бога? Дьявола? Людей? Ужасная картина: власть, прогнившая изнутри, погрязшая в коррупции. Это они довели свой народ до такого зверства. Вот на кого нужно было обрушить семь казней египетских. На тех, кто пребывает в праздности и распутстве. Но ничего, придет и их черед. Асмодей приберет к рукам каждого из них, пусть не сомневаются.

Лезвие топора скользнуло вниз с характерным металлическим шорохом. Ударилось в шейные позвонки жертвы, начисто перерубив. Аврора, стоявшая в первом ряду, не сразу поняла, что с ней произошло, но почувствовав солоноватый вкус крови на губах, еле сдержала тошнотный позыв. С неприятным звуком голова одной из жертв отлетела в сторону, обдав ближайших зрителей кровью. Толпа взревела, а несчастная девушка, сильнее стянув забрызганный кровью белый плащ, неосознанно попятилась назад, но тут же толчок в спину заставил ее занять прежнее место.

Топор палача гремел и рокотом своим вселял в сердца людей ужас, который только еще больше приковывал их к развернувшемуся зрелищу. И лишь Аврора, сокрыв лицо за глубоким капюшоном проливала горькие слезы за каждую погибшую жертву, не имея возможности покинуть толпы. Она совсем не переносила любых звуков, передающих сильное страдание, и ум ее сейчас сам собой уносился в прошлое, будто защищаясь от ужаса настоящего…

К собственному удивлению перед ее мысленным взором не предстали заливные луга родного города, она не увидела родителей или безмятежный лик сестры. Нет, это не были воспоминания о смертной жизни, это было ее бессмертие. Как наяву она увидела улыбку Асмодея, с умилением глядя на озорные ямочки на его щеках, воскресила в памяти долгие вечера, проведенные за сведением учетных книг и не менее длинные ночи, объятые огнем истинной страсти. Неужели тогда она была счастлива? Но почему? Как такое вообще могло произойти? Что за больной рассудок способен мечтать о возвращении в Ад, если была возможность испросить спасения души у служителей Церкви?

А вокруг царил кошмар, льющаяся кровь заставляла расширяться девичьи зрачки, запах стоял, как на скотобойне, но нет, это были не животные — то были люди. Рыжим, багровым, карминно-красным было забрызгано все: одежда зевак, эшафот, даже земля. То было творение безумного художника, что смешивал здесь краски. Крики ужаса, боли и сумасшествия сливались в один единственный звук — пение смерти. Это были слишком яркие эмоции, не в силах справиться с которыми девушка закрыла уши и глаза.

Вновь послышался звук удара топора, различимый даже сквозь крики беснующейся толпы. Лезвие, устремившись вниз, с характерным влажным хрустом перебило шею жертвы, отделяя голову от тела. Толпа замерла ровно на одно мгновение, чтобы уловить момент между жизнью и смертью. Застыл маятник времен, замер багровым оттиском ноябрьский день. …Удачно, без долгой, мучительной агонии. Послышался удовлетворенный людской рев и несколько хриплых, истерических всхлипов. И тут Аврора почувствовала, как толпа вокруг нее расступилась. Затихли даже злобные крикуньи.

— «Не оборачивайся!» — кричало все существо Авроры, — «только не смотри, не смотри», но вот нечто еще живое глухо стукнулось о ее ногу, и девушка не послушалась собственных увещеваний с ужасом глядя на багровую вязкую почву.

Голова престарелой распутницы с предсмертным ужасом на лице уставилась на Аврору. Из шеи и рта несчастной все еще била кровь, а губы зашевелились в посмертной судороге, будто убитая пыталась произнести последнюю молитву Богу, а может проклятие, вооружившись силой Дьявола.

Омут тьмы, и вот уже вокруг пустота: не было ни площади Сент-Оноре, ни эшафота, ни безумной толпы — ничего. Не было даже ее — Авроры. Было лишь стремительное падение в багровое месиво. Сознание оставило ее, впрочем, как и силы. Даже Ад не забирал из сердца столько надежды, сколько отняло это скорбное зрелище. Мир в который раз перевернулся и с ней случился обморок. Но вдруг, кто-то успел подхватить оседающую девушку за талию, притянув к себе.

— Прочь! Расступитесь! — с нескрываемой злостью прошипел знакомый голос.

Не хватало еще того, чтобы эти жадные до зрелищ изуверы растоптали несчастную девушку. Повинуясь какой-то невиданной силе толпа разредилась, расступаясь в стороны. С нескрываемым равнодушием мужчина отбросил прикатившуюся голову обратно к эшафоту, словно та была мячом и, подхватив Аврору на руки, не обращая внимания на осуждающие вскрики, брань, насмешки и сопение сварливых фурий, считавших себя пухом земли, начал изыскивать возможность выбраться из толпы взбесившихся нелюдей.

Негодование достигло своего апогея, но никто, глядя на суровое лицо молодого мужчины не отважился нанести им удар. То ли это был подсознательный ужас, то ли хитроумная магия, на время сдерживающая дурные наклонности — оно, в общем-то, было и неважно.