В дверь постучали:

— Александр, к тебе гости.

Вошел господин, познакомившийся с ним в вагоне.

— Простите ради Бога. Узнав, что вы племянник моего коллеги Петра Семеновича, я не мог устоять от соблазна… Мы с вами связаны общим стремлением, не правда ли? Сейчас, может быть, неуместно гадать о будущем, но не кажется ли вам, что именно в такие дни гадания простительны и, если хотите, оправданы?

Дондуа улыбнулся:

— Мне предсказано такое, что совсем не ко времени.

— Что предсказано, то предсказано, от судьбы не уйдешь. Важно, истинное это предсказание или ложное. Сам я не получил еще ни одного подтверждения, но я верю. Господин Перрон не может ошибиться. Вы единственный, кто мог бы укрепить меня в этой вере.

— К сожалению, — развел руками Дондуа, — с тех пор, как мы виделись с вами, в моей судьбе не произошло ничего, кроме перевода в другой полк.

— Patience! Patience![15] Не будем назойливы с фортуной. Когда объявили войну, тайный голос шепнул мне: предсказанное близко. Живите и вы такой же верой. Когда ваш полк уходит?

— Н… не знаю. Он… кажется, не уходит. Это собственный его императорского величества железнодорожный полк.

Лицо Протопопова преобразилось, как у влюбленного, услышавшего «да».

— И вы об этом молчите? И вы это считаете незначительным событием?.. О, как вы молоды! Это и есть перст судьбы. Предсказанное вам начинает сбываться. Не улыбайтесь, не испытывайте незримые силы, помогающие вам. Вы должны понять, что обещанная вам карьера не с гофмаршала начинается… Поздравляю! Поздравляю, мой юный друг! Теперь нет сомнений. Не могу и сказать, какими надеждами окрыляет меня ваше признание!

Собралась Государственная дума и открыла свое заседание колокольным возгласом Родзянко: «Да здравствует государь император!» Единодушно пели «Боже, царя храни!». Бурно чествовали сербского посла Спалайковича. Когда же крикнул кто-то «Да здравствует Франция!» и черный чуб Спалайковича сменился у барьера ложи бритым черепом Палеолога, зал загремел с еще большим одушевлением. Седому как лунь Горемыкину, поднявшемуся на трибуну, можно было не опасаться в этот день острот и сарказмов, сыпавшихся со стороны думской «левой». Его призыв забыть распри и все страсти, кроме одной — победить, покрыт был аплодисментами, а сравнением начавшейся войны с войной Отечественной 1812 года старик вызвал овацию.

Представители всех фракций заверяли правительство в своей готовности грудью встать на защиту отечества. Такого парада лояльности стены Думы еще не видели. Даже Милюков, бранивший правительство до самого дня объявления войны, произнес патриотическую речь.

III

Могилою благословляла

Сынов излюбленных земля. Вяч. Иванов

На четвертый день после отъезда верховного главнокомандующего русские войска вошли в Восточную Пруссию. Неприятель это предвидел. Граф фон Шлиффен полагал, что наступающие русские разделены будут, как волнорезом, Мазурскими озерами, за которыми немцы могут сидеть в засаде и поджидать то крыло противника, которое раньше поспеет. Задача, поставленная Шлиффеном: разбить одну из русских армий прежде, чем подойдет другая.

Уже двадцать седьмого июля прибыл в Мариенбург Макс фон Притвиц унд Графон, генерал, с полным лицом, не выражающим сомнения в предстоящей победе. Он давно предназначался в защитники Восточной Пруссии. Сам Шлиффен давал ему советы и наставления незадолго до своей смерти.

Четвертого августа с телеграммой в руке генерал фон Притвиц предстал перед чинами своего штаба.

— Поздравляю, господа! Первая русская армия, успевшая занять Эйдкунен, начала наступление. Вторая перешла границу на линии Августово — Граево — Харжеле. До полумиллиона неприятельских солдат ступило на нашу землю. Да здравствует Германия!

«Дампфвальце», как прозвали немцы двинувшуюся на них лавину, приковал к себе внимание всего мира. Только русское столичное общество и петербургские дамы ждали чудес с запада.

Палеолог, оракул каменноостровских салонов, уверял, что война закончится через два-три месяца; германцы будут окружены и прижаты к морю и к Голландии. Предсказывал со дня на день решающий удар англо-французских войск. Поэты пели:

Близок час! Уже темнеет высь

От грозного возмездья приближенья,

И слышен гром побед, то начались

Вандалов современных пораженья!

Царская семья отправилась в Москву, чтобы, как писал генерал Дубенский, по обычаю державных предков искать укрепления душевных сил в молитве у святынь московских. К ее возвращению приводились в порядок царскосельские дворцы. Сады закрывались. Для публики оставлены были густые аллеи вдоль канала, начинавшиеся от Эрмитажа и от фасада Большого дворца.

В августе этот парк становился царством мечтателей. В мечтателях ходил теперь один молоденький офицер в форме собственного его величества железнодорожного полка. Он скорей прятался в аллеях, чем гулял, и больше грустил, чем мечтал. На новой службе встретили его более чем холодно, и он жалел, что не ушел на войну со своими новочеркассцами.