Дворцы видел издали. Государя не видел ни разу. Но часто замечал строгие взгляды старых дам, гулявших в сопровождении лакеев или горничных.

В полку ему шутливо, но зло объяснили, что при царском дворе числится двести восемьдесят камергеров, триста девять камер-юнкеров, сто десять лиц, состоящих при их величествах и при членах императорской фамилии, шестьдесят шесть кавалерственных дам, двести шестьдесят гофмейстрин, обер-гофмейстрин, камер-фрейлин, «портретных» и дам ордена Св. Екатерины.

Всех их должен знать каждый офицер императорских полков и отдавать честь.

Одна неожиданная привязанность оказалась у него: флигель-адъютант Жуков.

Вот и сейчас поручик вызван его письмом в эту аллею и терялся в догадках, что бы оно могло значить. Никто еще не писал ему «дорогой друг».

Когда полковник показался на повороте аллеи, разговор начался с вопроса: может ли поручик принять эти слова всерьез и позволит ли полковнику считать себя его другом?

— От всей души. Я уже говорил, что смотрю на вас как на свою молодость. Если нам суждено встретиться снова, я надеюсь, вы меня лучше узнаете. А сейчас упраздним чины, по крайней мере два из них — полковника и поручика. Я для вас Андрей Семенович, я вас буду по праву старшинства звать просто Сашей.

— Я счастлив, — пробормотал поручик.

В это время появилось, опираясь на палку, существо в военной форме — сутулое, скривленное на бок. Оба офицера должны были поспешно отступить к краю аллеи и вытянуться. Изжелта-черное обезьяноподобное лицо повернулось вполоборота, и правая рука слегка поднялась к козырьку.

— Кто это? — спросил Дондуа.

— Monsieur tant pis[16] — генерал — инспектор артиллерии, главный могильщик русской армии, великий князь Сергей Михайлович.

— Что за ужасная характеристика!

— Он заслуживает худшей. Это его проклятое ведомство отклонило в начале войны предложение «Общества Пулемет» о поставке шрапнелей: «Надобности в снарядах не встречается!» Оно же отвергает все предложения о постройке оружейных заводов, и это в те дни, когда армия молит о присылке снарядов.

Когда мрачная фигура удалилась, друзья возобновили разговор.

— Но как понять ваши слова, Андрей Семенович: «Если нам суждено…»?

— Да, дорогой мой, я пришел проститься. Еду на войну. Сегодня же. Прямо отсюда. Вы думали, придворная челядь ограждена от этого? Как правило, да. Но у нас, офицеров конвоя его величества, существует традиция: каждому по очереди бывать в действующей армии и участвовать в боях, в продолжение месяца. Я еду первым. Не печальтесь, — прибавил он, заметив, как по-детски задрожали губы у поручика, — даст Бог, увидимся. А не увидимся — вспоминайте.

Они обнялись. Жуков твердым шагом пошел вдоль аллеи, а Дондуа, не видя ничего из-за слез, шептал:

— Вот я и осиротел.

Пять дней в Москве прошли под колокольный звон, под пышные службы в Успенском соборе, под заутрени у Спаса на Бору, под речи дворянских предводителей и городских голов. Ездили в Троицкую лавру для торжественного молебствия у раки преподобного Сергия. Волосы великих княжен пахли ладаном еще по возвращении в Царское Село. Но у государыни камнем лежало на сердце воспоминание о торжественном шествии в Успенский собор. По помосту, крытому красным сукном, она белой лебедью шла об руку со своим Ники и чувствовала, что красива была как никогда. Но толпа затихала при виде больного мальчика в белой матросской рубашечке на руках у рослого казака. Кем была подсказана несчастная мысль показать народу цесаревича в таком виде? Новый удар ждал ее здесь, во дворце. Войдя в кленовую гостиную, она вскрикнула:

— Кто это сделал? Кто посмел?

На стене огнем пылал гобелен с изображением Марии-Антуанетты.

— Я сказала, чтобы ты убрал его с глаз моих! — повернулась она к подоспевшему Волкову.

Тот стоял с видом кладущего голову на плаху. Месяц тому назад он в точности исполнил приказание: переслал президентский подарок из Петергофа в Царское Село, не допуская мысли, что здесь его повесят на самом видном месте.

Гобелен сняли, но царица долго не могла унять слез, катившихся по щекам.

На другой день принимали японского посла. У России оказался новый союзник — ее бывший враг, Япония. Барон Мотоно приехал известить императора о вступлении Японии в войну на стороне России, Англии и Франции. Его приняли торжественно и сердечно. Государь послал телеграмму своему дальневосточному брату, императору Иосихито.

Потом, одевшись по-домашнему в малиновую рубашку-форму стрелков императорской фамилии, направился в кабинет слушать доклады министров. Услышав в конце дворцового крыла смех дочерей и наследника, прошел туда посмотреть. Министр внутренних дел Маклаков, стоя в угловой гостиной спиной к открытой двери, производил левой ногой скребущее движение, как горячий конь копытом. С удивительным искусством он издал звук военного рожка и двинулся галопом, подпрыгивая, как в мазурке. Государь понял, что Николай Алексеевич показывает свой коронный номер «Парад» и сейчас изображает лихого государя на коне. Потом показан был молоденький поручик, вытянувшийся в струнку и забывший все на свете, кроме начальства, перед которым хотел молодецки продефилировать. Наследник и цесаревны хохотали до слез, когда министр изобразил толстого князя Орлова, проходящего церемониальным маршем.

Увидев царя, Маклаков сделал смущенное лицо и поклонился.

— Ну, а как чечен ползет на берег?

Маклаков нахлобучил, наподобие папахи, черный плед, висевший на спинке кресла, и, спрятавшись за диван, стал выходить оттуда на четвереньках с разрезательным ножом в зубах. Он так дико вращал глазами, что наследник повалился от смеха на свои подушки. А когда, взяв нож в руку и испустив «кавказский» крик, кровожадным прыжком бросился на стоящий посреди комнаты пуф, дети закричали от восторга.