Так и было, Китнисс? Ты должна помнить это лучше меня, ты была старше, ты была сильнее, выше, с тобой было интересно разговаривать, тебя можно было учить охотиться, тебя можно было даже испачкать — у тебя не было светлых платьев. Ты могла сойти за мальчишку, если бы захотела — тощая, в одежде темных тонов, сильная и подвижная. Когда ты меняла штаны на платья, отец всегда называл тебя красивой, он будто видел тебя впервые — красивую стройную девушку, так похожую на него. Я же была в светлых платьях всегда, я не менялась.

Я ненавижу себя за то, что завидовала тебе. Капризная сахарная девочка. Мамина дочка. Слабая. Со светлой кожей. С невинным взглядом. Я не могла делать из веревок ловушки. Я не могла обежать весь дистрикт, не сбив дыхания. Я боялась леса, потому что мама рассказывала о чудовищах, которые нападают на любого, кто посмел войти в лес.

И все же однажды я увязалась за вами.

Ты шла впереди, уверенная, храбрая, чувствовавшая себя в своей стихии. Отец шел следом, не глядя, куда наступает твоя нога; он знал, что ты не наступишь на ветку и не провалишься в яму, засмотревшись на игру солнца в ветвях дерева. А меня он услышал почти сразу. Я порвала свое платье, перелезая ограду. Я споткнулась о корень дерева, упала на четвереньки и больно ударилась коленями о землю. Я шла за вами, потому что хотела быть с вами, быть одной из вас. Отец оставил тебя одну, в лесу, зная, что с тобой ничего не случится и нашел меня. И он разозлился на меня. За порванное платье, за грязные колени, за то, что я, пытаясь сдержать слезы, не могла их сдержать. Было больно и страшно. Но боялась я даже не леса — я боялась отца, впервые на моей памяти разозлившегося так сильно. Он велел мне встать, вытереть слезы и вернуться домой.

Он велел — приказал мне, силой воли не срываясь на крик, — не сходить с тропы на обратной дороге. А еще он следовал за мной. Не шел рядом, сопровождая и защищая меня, а шел далеко позади, просто, чтобы убедиться, что я не заблужусь в трех соснах. Я не оборачивалась. Фантазия рисовала мне страшных чудовищ, идущих по моему следу, но я не оборачивалась. Я была слабой, но что-то во мне приказывало мне идти вперед, смотреть под ноги и не оборачиваться.

Отец никогда не говорил со мной по поводу моей отлучки в лес. Мать отругала меня за порванное платье и грязный вид, но мать не узнала, где я была. В тот день я научилась врать.

В тот день я убедилась окончательно, что я — мамина дочка. А ты, Китнисс — папина.

Когда его не стало, мне было семь лет. Я все еще была маленькой, слабой, я ничего не понимала.

Тебе ведь проще было думать так, Китнисс?

Я схожу здесь с ума. Не от безделья, нет. Здесь всегда находится работа. Но я все равно схожу с ума. Чаще всего от беспокойства. Чаще всего от беспокойства за тебя, Китнисс. Мне не хватает тебя, даже тогда, когда ты рядом. Не хватает почти так же, как не хватало во время твоих голодных игр.

Плохая тема для размышлений на бумаге. Пожалуй, я просто не буду ни о чем писать.

Мне нужно тебя отпускать. Как в тот раз, когда ты вытребовала для себя полет в разрушенный дистрикт. Ты должна была это видеть, Китнисс, правда? Иногда я понимаю, зачем ты тревожишь свои старые раны.

Ты хочешь почувствовать себя живой.

Как обычно, ты пытаешься все от меня скрыть. От меня и от мамы. Теряешься в догадках, размышлениях, не можешь найти выхода, но никогда не просишь совета. Раньше меня просто обижало твое молчание, но теперь я борюсь за наши с тобой разговоры.

Иногда мне кажется, что в твоем лице я борюсь с отцом, который, пусть и любил меня, считал слишком слабой.

Я не слабая, Китнисс. Я видела так много крови из открытых ран после уничтожения дистрикта, что могу лишь удивляться своей способности засыпать по ночам. Развороченные животы, отсутствующие конечности не вызывают у меня паники, а заставляют думать быстрее. Думать и помогать. Спасать, в конце концов. Я и тебя хочу спасти. Хотя бы словами. Пусть в тайне ото всех, но мне ты должна доверять. Только мне одной, Китнисс.

Потому что мы больше не в двенадцатом дистрикте.

Потому что мы на войне, которую никто не объявлял.

Первая репетиция прошло плохо. Об этом мне рассказал Хеймитч. Неужели эти люди так глупы, что верят, будто из тебя получится послушная марионетка? Ты никогда не была марионеткой. Ты никогда ею не станешь.

Но мало кто из них это оценит, Китнисс.

Мне кажется, я буду полезной. Тебе, когда ты вновь захочешь поведать какой-то секрет. Или даже спросишь совета, ведь я хочу тебе помочь.

А еще я хочу помогать людям. Не в таких масштабах, как ты, но мне всегда будет, на кого равняться. Из меня может выйти хороший врач. После того, как ты рассказала мне о восьмом дистрикте, я не могу перестать об этом думать. Об убийстве тех, кто уже не был способен воевать.

Тебе кажется, что твои эмоции надежно запрятаны внутри. Ты ошибаешься, Китнисс. Ты не можешь заснуть по ночам, а, если и засыпаешь, тебе снятся кошмары. Я делаю вид, что ничего не происходит, что я ничего не понимаю. Это неправильно — то, что я оставляю тебя одну, но я боюсь, что мое вмешательство ты, как обычно, воспримешь неправильно.