Гейл медлит, прежде чем опустошить стоящий перед ним бокал и заказать новый. Пьянеет он подозрительно быстро — так же быстро, как парой минут назад протрезвел. Джоанна хотела бы понять причину таких резких перемен, но вместо этого она вяло думает над тем, какая дура эта Китнисс, если имеет наглость сравнивать себя с банши.

Голос у огненной девочки, конечно, неплохой. Но вряд ли он вдохновил хоть одного из ныне покойных на самоубийство. Это была чертова война, детка. Все умирали, всем было плевать, какая Китнисс Эвердин звала их на смерть. Просто именно Китнисс (не) повезло примерить на себя чертовы крылья символа революции.

И нет в этом никакой личной заслуги. Как и нет в этом во всем ее личной вины.

========== 4. ==========

Комментарий к 4.

За исправление ошибок в этой главе сердечно благодарю уважаемую бету Александрин Вэллэс!

Эффи не нравится находиться в этой комнате, но нравится находиться рядом с Питом. Наблюдать за тем, как мальчик (она, не смотря ни на что, считает его мальчиком, и каждый раз останавливается, переборов желание взъерошить его волосы своей рукой) рисует, каким расслабленным и почти счастливым кажется, едва его кисти касаются белоснежного листа. Эффи ненавидит всей душой белый цвет — в ее недавнем прошлом, которое сама она по праву считает адом, было слишком много белого цвета.

В его прошлом, впрочем, белого цвета так же было больше, чем достаточно.

Может, поэтому, не до конца понимая мотивы его поступков и направление его мыслей, его эмоции и его решения, она приходит сюда — в слишком светлую комнату, с минимумом мебели, с ярким светом, напоминающим об операционных комнатах и камерах пыток. Эффи приходит сюда, чтобы наблюдать за ним, как будто ему мало включенных 24 часа в сутки камер.

Иногда, очень редко, они говорят друг с другом.

Они говорят, а камеры записывают их слова на пленку.

— Сегодня хороший день, — начинает Эффи, рассматривая ту картину, которую он начал и закончил между ее визитами. Пит издает какой-то звук, который можно считать согласием. Эффи улыбается, хотя губы ее всегда теперь сведены этой судорогой, которую можно принять за улыбку. — Ты не был на улице, правда?

— Нет, — лаконично отвечает мальчик и впервые с момента ее появления в комнате поворачивается к ней. — Ты хочешь прогуляться?

— Я надеялась, что ты хочешь, — бывшая сопровождающая Двенадцатого дистрикта не привыкла никого заставлять делать что-то против их воли. — Ты слишком много времени проводишь здесь.

Ей хочется сказать, что он больше не заключенный. Дверь комнаты открыта. Его никто не остановит, когда — если — он попытается выйти. Да, он должен вернуться до закрытия, но он совсем не должен сидеть здесь все время. Он больше не заключенный, за ним всего лишь наблюдают. У врачей просто нет другого выхода, кроме как наблюдать за ним. Правда, всякое наблюдение бессмысленно, если рядом с ним нет раздражителя, из-за которого приступы могут возобновиться.

Иными словами, наблюдать за ним, когда рядом с ним нет Китнисс Эвердин, значит попусту тратить время и километры испорченной пленки.

— Пит? — Эффи требует к себе хоть какого-то внимания. — Неужели тебя все устраивает?

— Все? — Пит останавливается, даже застывает. — Что ты имеешь в виду под всем?

— Эта жизнь. Эта комната. Эти картины.

Эффи не загибает пальцы, начиная перечислять все, что ее саму в его жизни абсолютно не устраивает.

— Неужели ты не хочешь ничего изменить?

Она хочет понять, почему он не возвращается к Китнисс Эвердин. Он ведь должен понимать, что единственный выход из этого бессмысленного существования — вернуться к ней, правда?

— Любой разговор со мной неизбежно становится разговором о Китнисс Эвердин, — усмехается Пит.

В его голосе нет злости. Кажется, что в его голосе нет злости. Но Эффи замечает, с какой силой Пит сжимает пальцами кисть, какими нервными становятся штрихи. Еще пару минут — и он полностью загубит картину, которую пишет сейчас. К счастью, Пит понимает это так же хорошо, как и Эффи, поэтому прекращает бесполезное занятие. Не откладывает кисть в сторону, а просто перестаёт злиться так сильно.

— Я помню ее, — говорит Пит, уже повернувшись к Эффи. — Я помню, как любил ее. Я помню, каким наивным был, когда поверил, будто мое чувство взаимно. А еще я помню, что творилось со мной, когда ее актерских способностей перестало хватать, когда я осознал, что она только притворялась. Быть может, уже тогда я возненавидел ее, частично.

— Уже тогда? — переспрашивает Эффи.

— До охмора, — отвечает Пит. — А потом был еще и охмор. Теперь я знаю, что из моих воспоминаний правда, а что — нет. Но все равно, когда речь заходит о Китнисс Эвердин, мне нужно время, чтобы сосредоточиться, чтобы вспомнить, какая часть ее — правда, а какая — ложь. И ты спрашиваешь, не хочу ли я что-то изменить в своей жизни? Я хочу изменить все. Но еще не понимаю, как. Поэтому я остаюсь здесь.