Слишком много лишних фраз, к несчастью, уже произнесенных вслух.

— Ты прилетел к ним, чтобы выпить чашку невкусного чая, посидеть у закрытой двери в комнату Китнисс и послушать пьяные стенания Хеймитча? — уточняет Эффи. Где-то между отсутствующими интонациями ее голоса слышна ирония.

— Нет, — усмехается Плутарх. Затем, подумав, он исправляется. — Возможно. Да.

Китнисс действительно не пожелала с ним общаться. Хеймитч действительно был пьян и что-то говорил. А чай…. Сложно назвать ту жидкость в кружке чаем. Но, в конце концов, это же был чай в почти мертвом дистрикте.

Эффи больше не задает вопросов. Но Плутарх все равно продолжает свой рассказ.

— Я привез им книги. Чтобы хоть как-то скрасить их затворничество.

— Ты не боишься, что твоими книгами будут отапливать холодный дом?

— Нет, — следует поспешный ответ. — Возможно, — исправляется министр уже с широкой улыбкой. — Да.

Последующее за этим молчание никого не тяготит. Плутарх вспоминает удручающую обстановку дома, одного из двенадцати уцелевших во время уничтожения дистрикта. Он уверен, что не потратил впустую целую неделю своей жизни, чтобы попить дурно пахнущего чаю в компании пьяного Хеймитча. Он просто завез в Двенадцатый дистрикт никому ненужные книги по пути из Тринадцатого дистрикта в Капитолий. Эти книги, правда, нужны в Двенадцатом дистрикте так же сильно, как и в Капитолии, откуда их забрали. Поэтому их просто свалили в кучу перед закрытой дверью в спальню Китнисс Эвердин. Возможно, ими действительно будут отапливать холодный дом, от спертого воздуха в котором после пятого вдоха начинает кружиться голова.

Плутарх тяжело вздыхает, встает, морщится, опять наткнувшись взглядом на туфли Эффи, покоящиеся на белом пуфике. И вдруг начинает смеяться.

— Но ведь признай, какое бы было шоу, если бы я пришел в дом Китнисс Эвердин и сказал ей: «Привет, Китнисс, я убил твою сестру».

Эффи не станет говорить вслух, что всю эту неделю — неделю, в течение которой Плутарх отсутствовал, — думала, что именно это он и скажет Китнисс. Эффи не станет выдыхать с облегчением, потому что он этого не сказал. Эффи не покачает головой, не намекнет, что не ждала подобной честности от капитолийского труса. Эффи будет, как и прежде, смотреть в сторону камина, смотреть на огонь, преломляющийся в ее бокале. Она не сделает из бокала ни глотка. Она не вспомнит Китнисс Эвердин и не пожалеет, что бедная девочка так ничего и не узнает о том, что произошло на самом деле с ее сестрой.

Быть может, неведение — лучше.

Возможно, лучше.

В конце концов, именно Эффи оставит за собой право рассказать Китнисс всю правду. Возможно, она сделает это — и не так трусливо, как попытался сделать это сам Плутарх, свалив все книги в одну бесформенную гору пыльного хлама.

Но не сегодня.

========== 2. ==========

Комментарий к 2.

За исправление ошибок в этой главе сердечно благодарю уважаемую бету Александрин Вэллэс!

Хеймитч читает вслух.

Сперва голос у него тихий, интонации неровные, нервные. Не хватает дыхания. Буквы прыгают, смещаются ударения, сам Хеймитч морщится, пытаясь поймать скачущие перед глазами строки, смысл прочитанного теряется и ускользает как от слушателей, так и от него самого.

Сэй слушает вполуха и думает, что идея была плохой.

Сейчас — как и два, три дня назад, — Сальная Сэй винит во всем этого проходимца, нынешнего министра, который ворвался в дом, полный призраков, и разворошил в нем как самих призраков, так и живых, гниющих заживо. Китнисс, правда, даже не вышла выпить с именитым гостем чаю, но Китнисс больна, по мнению всех окружающих. Ее стараются не трогать. Ей стараются потакать в ее депрессии: закрывают глаза на ее слабость, оставляют в разъедающем ее одиночестве. Теперь, после окончания революции, девочка стала бесполезной, полностью исчерпала свой ресурс. Сэй не слышала, чтобы министр говорил об этом вслух, но Сэй давно живет на этом свете и, кажется, видит некоторых людей насквозь, чтобы формулировать их мысли словами, который ей бы самой никогда не пришли бы в голову.

Плутарха Хевенсби Сальная Сэй точно видит насквозь. И, признаться по чести, женщина не понимает, зачем он вообще явился в этот дом, зачем привез эти книги, сгруженные бесформенной грудой в коридоре. Сперва они только занимали место. Бывшая торговка почти видела, как на книгах нарастает слой за слоем древняя пыль — пыль, которую небрежно смахнули, разбирая библиотеку мертвого Президента Панема.

Вот ее внучке книги пришлись по душе. Не все книги, правда. Она долго выбирала и выбрала не ту, что лежала сверху, не ту, в которой было больше ярких картинок. Сэй не знает, почему незаметная и непривередливая Жози, большую часть времени игравшая с клубками ниток в углу гостиной, выбрала книгу про странных существ. И уж точно Сэй не знает, почему читать эту книгу Жози предложила Хеймитчу.

Да и как предложила!

Иногда Сэй думает, что идея поселиться в одном доме с двумя победителями Голодных игр разных лет, была не самой удачной. Но тому виной обстоятельства: в уничтоженном дистрикте осталось всего-то двенадцать целых домов. Вернувшимся жителям пришлось потесниться. К победителям подселяться никто не спешил. Да и Сэй не хотела, чтобы ее внучка жила с людьми, относящимися к ней покровительственно. Жози было, конечно, все равно, а Сэй, как бабушка, ловя снисходительный взгляд, все равно переживала, скалясь в недоброй улыбке. В этом же доме на недоразвитую девочку почти не обращали внимания. Хеймитч был пьян, Китнисс будто бы не было. С такими людьми вполне можно было сосуществовать. Даже помогать им — готовить еду, убирать большой дом, изредка выгонять на улицу, на свежий воздух, все еще перенасыщенный пеплом.

Кажется, у Сэй впервые оказались такие неприхотливые соседи.

Пьяный Хеймитч не дебоширил. Мужчина просто напивался до потери сознания и спал в своей комнате. Нужно было изредка проверять, жив ли он, хотя чаще всего он храпел так громко, что любые другие доказательства его продолжающегося существования были излишни. В периоды между привозом новой партии продуктов, в которую входил и алкоголь разной степени крепости, основным потребителем которой он же и был, Хеймитч оставался вялым и необщительным, но его вполне можно было использовать для домашней работы. Быть может потому, что он не сопротивлялся. Быть может потому, что только в работе он мог сохранить остатки разума, просыпаясь по ночам от кошмаров, которые в прочие ночи стирались беспамятством. К странной маленькой девочке мужчина относился почти бережно в любом состоянии.